Татьяна Мастрюкова - Приоткрытая дверь

Стопроцентно, такая толстенная игла не сломается, если по ней ударить молотком, поскольку не уступает небольшому такому гвоздю. Она, конечно, тупая, зато одинаковая со всех сторон. Получается, что нет разницы между острием и ушком.

Другое дело, что нужно было дотянуться до щели между стеной и притолокой. Сначала я сдуру попыталась встать на один из теткиных пуфиков. Тетя Юля не признавала ни табуреток, ни стульев, только пуфы и мешки, которые лишь по недоразумению назывались креслами. Но пуфики были либо низкими, либо слишком мягкими, а притолока располагалась довольно высоко. Табурету, которым до этого подпирала дверь, я теперь не доверяла. В итоге, подтащив стул с кухни, я встала на цыпочки и, вытянув руки, дотянулась до притолоки.

По коридору кто-то стремительно побежал в мою сторону.

Кажется, я неловко переступила с ноги на ногу, и стул опасно пошатнулся. Я нащупала стык притолоки и стены и вставила туда швейную иглу. И тотчас мне почудилось, что кто-то схватился за спинку стула и слегка двинул его. Пришлось даже опереться о стену, чтобы не упасть. Только чудом я не уронила молоток. Понадобилось переждать пару секунд, чтобы унять сердцебиение. Вытянутые вверх руки уже начали затекать от неудобного положения. Стул опять едва заметно покачнулся.

– Настя!

Ну уж нет! Хватит! Я на эти уловки больше не поддамся!

Блин, как страшно! Позвали совсем-совсем рядом.

Не поворачивая головы, быстро бросила взгляд по сторонам. Рядом, конечно, никого не было. Даже не знаю, что со мной случилось бы, обнаружь я, например, того, кому принадлежали те исчезнувшие ноги. Уж точно не тетю Юлю.

Почему-то в самые страшные моменты у меня напрочь пропадает голос. Вместо дикого ора, который теоретически мог бы напугать напугавшего, я начинаю шептать что-то невразумительное или вообще молчу как рыба. Мне кажется, что я кричу, но это только голос в голове.

Хотелось зажать уши, но было нечем. Стул стал качаться так, будто ему подпилили ножку.

– Настя!

Уже настойчивее… И теперь я расслышала, что этот голос не принадлежит никому из моих родных. Хотя точно какой-то знакомый, вроде того, каким говорил той ночью псевдо-Алексей в странном халате.

Халат! Ну как я могла забыть?!

Одежду наизнанку, чтобы выйти из перехода. Когда леший водит, одежду на левую сторону или обувь поменять местами.

Почему-то мне казалось, что, если я слезу со стула, с ним случится что-нибудь нехорошее. Например, развалится на кусочки. Рисковать я не стала и, не слезая на пол, быстро стянула футболку, вывернула ее наизнанку и надела опять, причем на всякий случай задом наперед. Вышивка, так миленько смотревшаяся на груди футболки, теперь принялась немилосердно колоть спину. Хорошо, что у меня в руках был молоток. Использовав его как чесалку, я немного облегчила себе участь.

Теперь стул стоял как вкопанный и больше никто меня не звал. Не теряя времени, стиснув зубы, зажмурившись (все равно все делала на ощупь), я забила швейную иглу несколькими ударами молотка в притолоку Люлиной двери. Даже удивительно, что получилось так точно. В обычной ситуации я непременно попала бы себе по пальцам, уронила иголку, полчаса искала бы ее…

Я прислушалась. Спрыгнула со стула. Теперь он стоял прочно, как обычно. Отошла, задрала голову и посмотрела на притолоку, непроизвольно почесывая спину молотком. Представляю, как это забавно выглядело со стороны.

Даже с середины комнаты почти ничего не было заметно. Особенно если не знать, куда смотреть. Даже белая нитка, которую я забыла вынуть из игольного ушка, сливалась со стеной.

Кинула взгляд на столик с зеркалом. Все было совершенно обыденно. Разве что кукла-ворона… Я вообще ее не смогла разглядеть среди теткиного барахла на столе. Или я сама ее нечаянно спихнула куда-то, когда разглядывала комнату, или…

Всю меня с головы до ног накрыло незнакомое раньше чувство. Наверное, это была эйфория (я потом специально посмотрела определение этого слова в словаре). Почему-то ощущалась уверенность, что я все сделала правильно, что я победила.

Волоча стул за спинку, я, несмотря на кипящую в груди радость, все же осторожно вышла в коридор.

Никаких котят. Никаких шагов.

Под ногой скрипнула половица. Но она всегда скрипела в этом месте. Я принюхалась. А потом полной грудью вдохнула родной, обычный, наш запах. И в бывшей детской уже не воняло заброшкой. Только пачули. От Люли мне было известно, что их делают из гуано насекомых. Эта обыденная, совершенно ни к чему не привязанная мысль снова обрадовала меня до слез.