Эльдар Сафин: Звонкая мелочь времени (сборник)

Добраться до этого проема оказалось сложно – за полтора десятка коротких шагов Енька потеряла одну туфлю и рукав почти новой куртки, получила болезненный тычок локтем в челюсть, и множество раз ее отталкивали назад, пихали, орали что-то бессмысленное в ухо.

Какой-то мужик лет под сорок уже в третий раз атаковал проем, и в третий раз его сшибали обратно уверенным пинком.

После очередного удара атакующий неудачно стукнулся о кресло и затих. В проем втащили двух мальчишек лет по десять, одного за другим. В зале раздался дикий скрежет.

– Сколько лет? – спросил силуэт из проема.

Енька, мгновенно сообразившая, что мужика не пустили, а пацанов взяли, крикнула:

– Тринадцать!

И ее сразу подхватили и швырнули куда-то за себя. Енька смотрела во все глаза, но ничего не было видно, зато все тело словно вибрировало, ощущение оказалось настолько новым и непривычным, что девушка на какой-то момент перестала дышать – и почудилось вдруг, что здесь это и не нужно, а потом она потеряла сознание.

Очнулась Енька на узкой, но очень удобной кушетке, стоящей у стены в маленькой белой комнате. Напротив располагалась такая же, но пустая, больше в помещении ничего не было. Девушка попробовала встать, но оказалось, что она притянута к своему ложу несколькими упругими жгутами.

А через мгновение часть стены рядом с кушеткой напротив отъехала в сторону, и в комнату вошла высокая блондинка средних лет в белом халате.

– Имя, фамилия, год рождения? – равнодушно спросила вошедшая.

– Евгения Самойлова, две тысячи третий. – Енька полагала, что теперь врать смысла нет – раз уж ее спасли, обратно в горящий кинотеатр никто не отправит.

– Сколько пальцев? – Дама показала два.

Енька ответила.

– Чувствуешь себя нормально?

Девушка кивнула.

– Сутки проведешь здесь, потом отправишься к остальным.

Сразу после этих слов блондинка нажала что-то около головы Еньки, жгуты мгновенно втянулись в кушетку, освобождая девушку. Дама встала и уже собралась выйти, но Енька вдруг спросила:

– А когда можно будет вернуться домой?

– Никогда, – не оборачиваясь, ответила блондинка. – Ты в две тысячи двести тридцать четвертом году и по всем документам сгорела в своем две тысячи девятнадцатом.

Последние слова Енька едва расслышала, так как они донеслись из-за закрывающейся двери. Потрясающая новость! Можно было верить в нее или не верить. Не верить показалось проще и разумнее. Девушка села на кушетке, решив для себя, что об этой проблеме обязательно надо будет поразмышлять, но потом. Вероятно даже, что сильно потом.

Оглядев себя, Енька с неудовольствием отметила, что и джинсы-трансформеры, и куртка, и жакет, и майка, и нанобусы – и даже носки с трусиками – все это пропало, а надето на нее нечто бесформенное и белое, отлично скрывающее от окружающих тело от лодыжек до шеи.

Оставалась надежда на то, что когда она выйдет из этой больницы, все вещи – включая социальную карту-паспорт, на которую только вчера упала школьная стипендия, – ей вернут в том же состоянии, что и забрали.

Обойдя комнату и исследовав ее на предмет окон, дверей, тайников и кнопок, Енька выяснила, что ближайшие сутки обещают оказаться весьма скучными. Пять шагов в ширину, восемь в длину, что-то около пары метров в высоту, гладкий мягкий материал на стенах, две кушетки, словно вырастающие из стен, – и больше ничего.

Девушка поразмышляла, что бы ей такого поделать. Плакать не хотелось, анализировать ситуацию – тоже, оставалось только мечтать и вспоминать.

Енька легла на кровать наискосок, уперлась ногами, согнутыми в коленях, в стену и задумалась.

Вот сейчас сломается потолок, и спрыгнет вниз Комор, метаморф из «Восхода». Он спасет ее от злобных похитителей, отвезет в Рэндом-сити в Лос-Анжелесе, предложит ей выйти за него замуж и сняться вместе в его новой картине.

Енька, естественно, вначале откажется – мама Люба всегда говорила, что соглашаться сразу в таких ситуациях нельзя, мужики не ценят того, что добыли без боя, – но потом она позволит себя уговорить. А дальше – деньги, купание в шампанском, фотосессии с Комором, съемки в блокбастере, слава и мама Люба с бабой Таней на заднем плане, утирающие слезы платочками.

Хотя представить бабу Таню с платочком Еньке так и не удалось, но сама мысль была богатой. Чем бы пронять бабку? Старая циничная женщина – почетный матриарх семейства Самойловых, глава «бабьего дома» – слезам не верила. И, что самое страшное, Комора она за актера не считала, предпочитая фильмы с отечественными «старичками» – Хабенским, Боярским и прочими героями пыли и нафталина.