Джек Вэнс - Люди и драконы

Филидор язвительно усмехнулся:

— Великолепно. Ситуация просто замечательная. На Земле живут мехи, крестьяне, птицы и фаны. Все они доставлены сюда с иных планет, все порабощены и приспособлены для нужд человека. Именно в этом наша вина, Ксантен, именно эту вину мы и должны искупить. А вы хотите, чтобы мы усугубили ее.

— Не стоит брать на себя грехи предков, — заметил Ксантен. — Впрочем, если вам так нравится терзать себя, если вы намерены заниматься этим и дальше, я не стану вас переубеждать. Но еще раз предлагаю: давайте драться с мехами. На худой конец вы могли бы укрыться в замке.

— Нет, это не для меня, — сказал Филидор. — Хотя другие, возможно, согласятся.

— А сами вы будете ждать неминуемой гибели?

— Нет, я и мои сторонники спрячемся в горах.

Забравшись на фургон, Ксантен крикнул:

— Если передумаете, приходите в замок Хейдждорн!

И уехал.

Дорога пересекла равнину и, попетляв на склонах гор, перевалила через гребень. Далеко впереди на фоне неба вырисовывался четкий силуэт замка Хейдждорн.

— Космические корабли больше никуда не полетят, — доложил Ксантен на совете. — Мехи опередили нас. Любые попытки вернуться на Родные Планеты обречены на неудачу.

Хейдждорн поморщился:

— Печальная новость. Ну что ж, с этим всё.

— Возвращаясь в замок, я наткнулся на племя кочевников, — продолжал Ксантен. — Я говорил с гетманом и пытался соблазнить его службой в наших войсках. Боюсь, эти непокорные кочевники никогда не станут нашими солдатами. Гетман ответил мне столь грубым отказом, что я уехал вне себя от возмущения. Затем я посетил деревню искупленцев в Дальней долине и сделал им аналогичное предложение, но без особого успеха. Если кочевники — грубияны, то искупленцы — неисправимые идеалисты. И те, и другие предпочитают бегство. Искупленцы намерены укрыться в горах. Кочевники, вероятно, отступят в степи.

— Что толку? — фыркнул Бодри. — Возможно, они выиграют несколько лет. Но в конечном итоге мехи вырежут их всех до единого. Мехи — народ методичный.

— А ведь мы могли бы сколотить из кочевников и искупленцев неплохой корпус, и тогда все остались бы в выигрыше, — раздраженно произнес О. Ц. Гарр. — Ну и ладно, пускай погибают. Нам-то нечего опасаться.

— Пока нечего, — согласился Ксантен, нахмурясь. — Но что случится, когда откажет система энергообеспечения? Когда сломаются лифты? Когда прекратится циркуляция воздуха в Домах и нам придется либо задохнуться, либо замерзнуть? Что тогда?

Помрачнев, О. Ц. Гарр покачал головой:

— Любые испытания мы должны встретить как подобает мужчинам — смело и твердо. Механизмы замка надежны, вряд ли они придут в негодность за ближайшие пять-десять лет. А за этот срок все может измениться.

— Эта программа, в сущности, так же пассивна, как и намерения искупленцев, — подал голос Клагхорн, сидевший, развалясь, в кресле. — Она тоже не дает гарантии на завтрашний день.

О. Ц. Гарр подчеркнуто вежливо возразил:

— Клагхорну хорошо известно, что мне не занимать смелости, а также оптимизма и целеустремленности — иными словами, качеств, не имеющих ничего общего с пассивностью. Но я не желаю придавать слишком большого значения пустяковым неудобствам. При чем тут пассивность? Если заслуженный и почтенный глава семьи Клагхорн не согласен со мной, то он, надеюсь, объяснит, как нам сохранить свое положение, не роняя достоинства и не теряя уважения к себе?

Клагхорн медленно кивнул. На его губах играла едва заметная улыбка, которую О. Ц. Гарр находил отталкивающе самодовольной.

— Да, есть простой и надежный способ победить мехов, — сказал он.

— Вот и отлично! — воскликнул Хейдждорн. — Прошу вас, Клагхорн, не тяните!

Клагхорн обвел задумчивым взглядом лица дворян, сидевших за покрытым красным бархатом столом: бесстрастного Ксантена; дородного, привычно сжимающего челюсти, от чего с лица не сходила неприятная усмешка, Бодри; красивого, стройного и энергичного, как юный кадет, Иссета; хмурого и озабоченного Хейдждорна; элегантного Гарра; Овервеля, угрюмо раздумывающего о неудобствах, уготованных ему в будущем; Ора, не то скучающего, не то смирившегося, праздно вертящего в руках табличку из слоновой кости, и других, на чьих лицах отражались сомнения, дурные предчувствия, высокомерие, негодование и беспокойство. Один лишь Флой встретил его взгляд со спокойной «ухмылкой имбецила», как охарактеризовал ее позднее Иссет, — ухмылкой, которая должна была подчеркнуть полную непричастность Флоя ко всему, о чем шла речь на совете.