Жан-Клод Мурлева - Зимняя битва

Они свернули с шоссе направо, на узкую дорогу, идущую прямо вверх по крутому склону. Не взошли еще и на сто метров, как Пастор уже обливался потом.

– Бомбардон, – пропыхтел он, – имей в виду, это моя последняя охота. Хрен ты еще меня затащишь в эти горы!

– Ты это каждый раз говоришь, и каждый раз идешь как миленький. Признайся уж, что любишь это дело.

– Терпеть не могу. И вообще, через полгода я выхожу на пенсию. Переберемся с женой на юг. И знаешь, кого я себе заведу?

– Нет.

– Кота. Здорового такого, ласкового кастрированного кота, чтоб сидел на коленях и мурлыкал. Ха, ха, ха!

На триста метров ниже Хелен и Милош услышали этот громовой хохот, подхваченный горным эхом, и остановились.

– Если он часто так ржет, – заметила Хелен, – можно не бояться, что мы их потеряем.

Ночь у обоих выдалась нелегкая. По совету Мели они переоделись, оставив у нее свои интернатские накидки, и сели в тот же автобус, что и Милена с Бартом неделей раньше. Устроились в уголку, в дальнем конце салона, стараясь не привлекать к себе внимания. Но не успел автобус тронуться, как – о ужас! – какой-то здоровенный мужик выскочил на шоссе и замахал руками, останавливая его. Шофер открыл дверь, мужик вошел в салон, а за ним жуткая свора человекопсов.

– Дамы и господа, без паники! – бросил Миллс перепуганным пассажирам. – Они вас не тронут.

– Будьте спокойны, – подтвердил Пастор. – Они у меня послушные, что скажу, то и делают. Как правило.

И стал рассаживать своих подопечных на свободные места.

Двоих, которых он называл «Хеопс» и «Тети», псарь усадил прямо перед Хелен и Милошем. Смотреть им в затылки было жутко, но и оторваться трудно. Казалось, в этих приплюснутых черепах и мозгов-то нет.

Дальше для несчастных тварей началась пытка. Их попутчики тоже страдали – от запаха блевотины, от частых остановок, от ледяного ветра, врывающегося в окна, – и путешествие казалось им нескончаемым. Но Милошу оно дало возможность сделать одно важное наблюдение, которое впоследствии могло пригодиться: все человекопсы, кроме того, который спал, привалившись к Миллсу, реагировали на приказы только одного человека – того, кого Миллс называл Пастором. Шефу полиции несколько раз приходилось прибегать к его посредничеству, когда ему надо было чего-то добиться от них: «скажи им то-то, вели сделать это…»

– Если б удалось его… как бы это выразиться… нейтрализовать… – задумчиво пробормотал Милош.

– Нейтрализовать? – переспросила Хелен. – Что это тебе, греко-римская борьба?

Всю дорогу беглецы старались сидеть тихо, почти не разговаривая, иногда задремывали на минуту-другую, но тут же просыпались от холода. Под утро один из человекопсов вдруг повернул голову и некоторое время не сводил с них пустых остекленевших глаз. Его мертвенно-бледная вытянутая морда казалась порождением кошмара. Хелен чуть не заорала.

А теперь они, дав своре отойти на некоторое расстояние, следовали за ней. Впереди, еще очень далеко, осеннее солнце озаряло снежные вершины.

– Погодка в самый раз для марш-броска, – сказал Милош. – Знаешь какие-нибудь строевые песни?

Два дня Миллс, Пастор и их свора двигались вперед, не сбавляя темпа. Иногда даже бегом, если местность позволяла. Всякий раз, как представлялась такая возможность, Миллс, не задумываясь, срезал путь и вел свой отряд напрямик, крутыми, а то и заросшими тропами. К вечеру второго дня они добрались до горного приюта, исцарапанные, обессилевшие, опьяневшие от воздуха. Пастор был еле жив. Псов мучил голод. Один Миллс блаженствовал… Он пинком распахнул дверь и вошел.

– Глянь-ка, прямо тебе любовное гнездышко! Вон он, матрас, еще, поди, не остыл! Они тут не скучали!

– Может, и так, – буркнул Пастор. – Меня больше волнует, что эти паразиты сожгли все дрова. Пойду наберу, чтоб на ночь хватило. Рамзес, Хефрен, марш со мной, бездельники!

Двое человекопсов вышли вслед за ним. Остальные разлеглись на полу, впав в прострацию до новых указаний.

– Ну-ка подвиньтесь! – прикрикнул на них Миллс. – Развалились, не пройдешь!

Они смотрели на него так, словно он говорил по-китайски.

– Подвиньтесь, я сказал! Оглохли, что ли?

Они и ухом не повели. Миллсу стало как-то не по себе, и он почел за лучшее выйти и подождать Пастора за дверью. Он увидел, что за последний час погода переменилась. Небо заволокло низкими серыми тучами.

Ночью повалил снег, густой и упорный, и больше уже не прекращался. Он накрыл дом глухой, ватной тишиной, и его временные обитатели почувствовали себя отрезанными от всего остального мира, словно посреди океана. Иногда Миллс высовывался наружу и возвращался, весь облепленный снегом.