М. Волошина - Дни и ночи Невервинтера

Обычно она сама обрабатывала свои раны, и, по возможности, не привлекала к ним всеобщего внимания. В экстренных случаях рядом с ней всегда оказывались Бишоп или Элани. Не то чтобы она не доверяла Касавиру, наоборот, в его способности лечить она не сомневалась, просто так получалось. Но на этот раз, посмотрев на лохмотья расплавленного доспеха, приставшие к горящему от боли плечу, Эйлин поняла, что без его помощи вряд ли обойдется. Когда, усадив ее на низенькую кушетку, он опустился рядом на одно колено, она зажмурилась и приготовилась терпеть адскую боль о того, что от обожженной кожи будут отдираться ошметки наплечника. Но ощущения были на удивление терпимыми. Оказалось, его руки могут не только приводить в сознание и останавливать кровь, но и ослаблять боль. Рукава доспеха и нижней рубахи пришлось полностью оторвать. Нейтрализовав остатки кислоты какой-то жидкостью из сумочки на поясе, он обработал поврежденное место заживляющим снадобьем и быстро наложил удобную, не стесняющую движений повязку. Для этого Эйлин пришлось снять доспех и остаться в одной рубахе. «Похоже, у него в таких делах опыта больше, чем у кого бы то ни было из группы. Надо брать его на сложные задания», — решила она. Впрочем, не только практические соображения приходили ей в голову, когда паладин ловко перевязывал ее, бережно поддерживая плечо то одной, то другой рукой, и делая для надежности перетяжки через грудь и спину. Она ловила себя на том, что ей просто приятны прикосновения его теплых заботливых рук. Она невольно вспомнила своего приемного отца, лесного эльфа Дэйгуна, который на ее памяти ни разу не прикоснулся к ней без особой необходимости. Сколько Дэйгуну лет? Боже, она даже этого не знает. Но, судя по внешности, по человеческим меркам он мог бы быть лет на десять старше Касавира.

Ожоги на шее были незначительны, на кожу попала лишь пара капель, не проникнув глубоко. Он просто заживил их руками.

— Ну, вот, думаю, рубцы будут не очень заметны, — сказал Касавир, проверяя, надежно ли сидит повязка.

Когда он помог ей надеть доспех, она благодарно пожала его руку.

— Спасибо, Касавир, я и не знала, что ты такой отличный лекарь.

— Это моя работа, — с усмешкой ответил он, — и поверь, есть только один человек, который делает ее лучше меня — отец Иварр. Так что, обращайся, если что. Кстати, когда ты дралась — это было зрелище! Ты лучший боец на двух мечах из всех, что я видел.

Эйлин улыбнулась. Ну вот, она и дождалась комплимента от Касавира.

— Спасибо. Ты тоже был неплох.

— Я хочу обыскать тело, — заявила Эйлин, когда они направились к выходу.

Касавир поморщился. Мародерство было ему отвратительно.

— Неужели без этого нельзя?

— Кто знает, у него может быть что-то важное из того, что принадлежит этому дому.

— Хорошо, — согласился он, подумав, — ты права.

У некроманта оказалось лишь несколько золотых, которые Эйлин быстро сунула в карман, пока Касавир не видел, и какой-то амулет, видимо очень старый. Она поднялась, рассматривая его. Увидев амулет в руках колебавшейся девушки, Касавир быстро подошел к ней.

— Позволь, я взгляну.

Металл амулета местами позеленел, но его лиловый камень был чистым и блестящим.

— Я помню этот амулет. Мне его подарила матушка, когда я был ребенком. Если не ошибаюсь, он дарует мудрость. Я потерял его, когда играл с ним.

Он вздохнул и задумчиво произнес:

— Может быть, его-то мне и не хватало в пору моей беспутной юности. Ты не возражаешь, если я заберу его?

— Можно было и не спрашивать, Касавир.

— Спасибо. Пойдем дальше?

— Показывай дорогу.

Убив по дороге еще несколько заплутавших жертв некроманта, они, наконец, добрались до чердака. Там было очень пыльно, душно и тесно от расставленных по углам и сваленных в кучу вещей. Касавир стал рыться в каком-то хламе в углу, а Эйлин с интересом рассматривала старые вещи, покрытые толстым слоем пыли. Какие-то ящики, шляпные коробки, подсвечники, посуда, старые доспехи, пара ржавых копий и щитов. Среди всего этого она увидела что-то похожее на картину, укутанную холстом. Осторожно откинув холст, Эйлин чихнула от поднятой пыли. Под холстом и в самом деле оказалась картина — портрет красивой женщины лет тридцати. В ее облике было что-то знакомое. Черты лица ее были не вполне правильны и даже тяжеловаты, но исполнены благородства. Прямой нос, тонкие брови вразлет, шикарные черные волосы, уложенные в высокую прическу. Но главное — глаза. Они были пронзительно-голубыми, чистыми и прозрачными, как северные озера. Взгляд ее был немного печален. Эйлин украдкой посмотрела на Касавира. Да, он определенно похож на мать. «Он был ее единственным, наверняка, обожаемым ребенком, — думала девушка, глядя на портрет. — Должно быть, он тяжело переживал ее смерть. Двенадцать лет. Сложный возраст. Не искал ли он смолоду утешения в объятиях всех этих женщин? И не оттого ли совершил столько ошибок? Легко судить человека, не зная, что ему пришлось вынести. Один на один с суровым отцом. Я это хорошо понимаю».