Джал Халгаев: Третьи лица (СИ)

- Тогда почему не останешься? – предприняла очередную отчаянную попытку его остановить Альма. – Здесь твой дом, мы твой дом!

Он поджал губы и отпустил ее, пытаясь отделаться от влияния ее прекрасных зеленых глаз – пытаясь добиться цели, ведьмы не гнушались никакими способами.

- Не обижайся, конечно, но нет. Пойми ты: здесь я не чувствую себя нужным! Все лишь косятся на меня исподлобья, а дети кидаются камнями и обзывают совсем как прокаженного. И главное, что я вообще не понимаю, почему все это происходит со мной! Вот поэтому я и ухожу, - его голос сорвался. – Я хочу жить так, как хочу, и там, где меня не знают и не презирают. Где я сам смогу всего добиться!

Ведьма опустила свою голову и кивнула. Ее кажущиеся хрупкими плечи поникли.

- И как пятисотлетняя ведьма, Альма, - он улыбнулся, пытаясь ее хоть как-то приободрить, - ты наверняка сможешь мне подсказать, какие места надо обходить стороной, а где, например, обитают древесные эльфы. Так ведь?

Она шмыгнула носом и повторно кивнула.

- Ладно, - наконец, Альма заговорила. – Хорошо. Так ты уходишь прямо сейчас?

- Нет. Надо забрать вещи из дома и, - Том запнулся и вздохнул, - попрощаться с отцом.

- Да, - она вздохнула. - Думаю, так будет правильно. А на обратном пути зайди ко мне, я к этому времени, надеюсь, смогу собрать тебе в дорогу кое-какие вещи.

- Только без этого, - он кивнул на перстень.

- Только без этого, - послушно подтвердила ведьма, вытирая слезы и вместе с ними пыль со щек. Ему показалось, что она постарела сразу на несколько лет, и мальчик вспомнил, что где-то мельком читал, будто красота ведьм зависит от их настроения.

Чего-чего, а ей он настроение подпортил знатно.

- Тогда я пошел? – мягко спросил он, отходя к двери.

- Иди.

- Но я еще вернусь.

- Возвращайся.

***

Он с сомнением остановился у самой двери, не в силах сдвинуть щеколду и войту внутрь. Что он скажет отцу? И как он отреагирует?

На мгновение ему даже стало стыдно перед самим собой. Разве не он, Том, пару раз хотел огреть того сковородой по голове или скормить свиньям в самые тяжелые минуты отчаяния?

Да, отец никогда не избивал его до полусмерти и никогда не заставлял делать ничего особенно плохого, но все же он день за днем все больше и больше унижал мальчика, день за днем заставлял верить в то, чего тот не совершал, и все это продолжалось все четырнадцать лет. Иногда Том готов был удавиться с горя, повесившись на старой и заросшей паутиной хрустальной люстре, но каждый раз его что-то останавливало, и отнюдь не любовь к жизни. Разумом он осознавал, что так нельзя, но душа была готова променять все четырнадцать лет на пару секунд страха и мимолетных мучений.

Собравшись с мыслями, он толкнул сапогом дверь и без звука вошел в дом, наполненный болью и постоянным молчанием, которое буквально витало в прохладном темном воздухе.

Тихо. Он с облегчением вздохнул. Никого нет, только он. Так даже лучше: можно будет зайти в комнату матери.

Обойдя длинный дубовый стол, на котором уже виднелись следы гниения и дыры от термитов, Том подумал, что он-то уж точно видал лучшие деньки. Может, именно за ним раньше собиралась его семья, еще целая и счастливая.

Мальчик одернул сам себя. Уже тогда она навряд ли могла считаться его семьей.

Он поднялся по недлинной лестнице, слушая привычный жалобный скрип половиц, и провел пальцем по резным перилам. Том вдруг почувствовал, что будет скучать по этому дому. И пусть о нем у него не было никаких счастливых воспоминаний, но это все-таки его, Тома, дом. Вернее, и его тоже.

Пройдя по коридору, он медленно подошел к небольшой окрашенной двери и положил ладонь на круглую медную ручку. Заперто.

Он достал из кармана ключ – копию того, которым его отец всегда закрывал эту комнату, сделанную Томом пару месяцев назад – и осторожно вставил его в замок, боясь ненароком повредить механизм. Раздался щелчок – сделано.

Том положил руку на косяк и изо всех сил навалился на дверь: та иногда заедала. Порядком облупившаяся краска под его руками стала стремительно слезать, но дверь все же поддалась, и в следующую секунду его легкие наполнились спертым пыльным воздухом непроветриваемого помещения.

Закашлявшись, мальчик подошел к небольшому туалетному столику с огромными зеркалом в квадратной раме и открыл лежавшую на нем небольшую шкатулку, сделанную то ли из посеребренного железа, то ли из местного сорта меди, который со временем не покрывался ржавчиной, а наоборот менял цвет и становился похожим на настоящую серебряную руду. Из-за чего, в общем, стоил не меньше.