Майя Тобоева - Дева гор

Голос… Чей это голос? Отец восстал из мертвых, собрав выбеленные дождями и ветрами кости, и пришел темными ночными дорогами к родному порогу? Но почему один, где Ничил? Или Йару прибежал поиграть? Подожди, Йару. Я сейчас. Камни впиваются в босые ступни… Надо дойти до родника… Холодная вода остудит иссушающий жар… Холодная? Она горячая…. Горячая, как хлещущая из раны кровь…

Из тьмы возникли и надвинулись на нее лица женщин с мертвыми глазами. Почему у них мертвые глаза? Сквозь крики и стоны пробиваются слова черного проклятья: «Бездна пусть поглотит тебя, отродье чужеземной шлюхи! Пусть выжжет тебя изнутри поганое волчье семя! Пусть падальщики склюют твое грязное тело!»

Плевков в лицо Эйки не почувствовала. Дикий вой мертвых женщин оглушил ее. От полетевших следом камней она не уворачивалась. Больно не было. Дали бы сказать… А из пересохшего горла вырывался лишь хрип, распухшие губы еле шевелились:

— Уходите… Уходите отсюда. Дыханье белого змея близко. Уходите. Здесь нельзя оставаться…

Харбасан. Жена Ничила. С ненавистью глядит на нее, прижимая к груди ребенка. Эйки качнулась к ней, — она отшатнулась, заслонив собой дитя.

— Уходи… Спаси его… и себя…

Протянула руку: не убедили слова — может, убедит прикосновение. Она отшатнулась снова, и у нее были мертвые глаза.

Метались вокруг в безумной пляске оскаленные ненавистью рты. Вот-вот защелкают клыками, разорвут. Разорвут? Пусть. Тогда уйдет эта боль, погаснет жгучий огонь…

«Шлюха! Отродье шлюхи! Убогого она спасать побежала! Перед волками расстилаться… Что, ублажили они тебя? Так мы добавим!»

Это не они. У них мертвые глаза…

«Все, хватит! Не троньте ее! Убьете, — кто будет хоронить эту падаль! Пусть убирается прочь и подохнет в лесу. Там ей место, в волчьей яме!»

…С трудом разлепила она веки. Рядом не было никого, а над головой сияли звезды. Звезды днем? Значит, уже ночь…

Тело немилосердно ломило. Приподнявшись, огляделась. Она на Белой скале? Какая неведомая сила забросила ее сюда? Эйки подползла к краю и в ужасе зажмурилась. Белый змей… Он побывал здесь. Сошедшие со склонов гор ледяные исполины, ведомые его холодной яростью, обрушились на каменных великанов, пробудив их от векового сна, смяли, разворотили и разметали по всей округе, но и сами оказались сокрушены, размолоты, раздавлены, похоронив под собой все живое. Явью стало видение… Ветер трепал ее волосы и стонал над погибшим селением.

Хриплый волчий вой вырвался из груди и понесся к ночному небу.

К жизни Эйки вернуло тепло. Кто-то поил ее теплым козьим молоком. Не открывая глаз, услышала шепот Дараппан:

— Очнулась… Хвала Белоликой, очнулась…

И снова навалилось блаженное забытье. Может, Эйки и соскользнула бы тихо во мрак, но в один прекрасный день Дараппан посадила рядом с ней малыша Бэттэ: цепкими пальчиками он открыл ее глаза, которые уже не хотели смотреть на мир, и отчетливо сказал: «Аки, Аки!» Прижав к себе теплое тельце, она вдохнула забытый запах и затряслась от рыданий.

С того дня силы медленно стали возвращаться к Эйки. Дараппан рассказала, что из жителей селения уцелели те, кто поверил ей — их было немного, и все они жили сейчас в наспех сооруженной хижине, денно и нощно трудясь над возведением более надежного жилища.

Эйки пока не могла присоединиться к ним. Дни тянулись, неотличимо похожие один на другой, ей и сны перестали сниться: зарывшись в жесткое ложе, она проваливалась в пустоту, во тьму, где не было ни тоски, ни боли, но однажды почувствовала неодолимое желание вновь оказаться у Белой скалы…

Солнце слепило глаза. Златокудрый гнал горячих коней по Небесным лугам. Стоя на самой вершине, она тянулась к нему, и полуденный жар объял тело, сомкнулись веки, а запертая в бренной оболочке душа обрела свободу. Взмыв в небо белой птицей, Эйки испытала давно забытое чувство восторга — далеко внизу расстилались долины, реки бежали к морю, сливаясь в конце пути в единый поток, а сильные крылья несли ее дальше, пока она не увидела то, что искала — внизу, извиваясь гигантской змеей, двигалась колонна. Пыль висела над дорогой, не оседая, тускло поблескивали в ее клубах шлемы, и вдруг сквозь тяжелый топот ног и мерное звяканье доспехов прорвались удивленные возгласы, сотни глаз устремились ввысь, где парила над степью морская птица. Душа Эйки под белым оперением замерла: Волк тоже смотрел на нее. Море плескалось в его глазах.

Вернувшись назад, в хижину, мыслями она по-прежнему была там, где клубилась над степью поднятая войском пыль, где солнце сияло на шлеме закатным огнем…