Дмитрий Ахметшин - На Другой Стороне

В этот же вечер, чем-то смертельно напуганный, юноша пообещал себе исчезнуть из этого города. Вряд ли кто-то мог объяснить его состояние. Он и сам не смог — даже не пытался. Ночью Денис лежал без сна и слушал, как в соседней комнате, как медведь в берлоге, ворочается отец. Мамы не было слышно. Наверное, спала. Денису вдруг очень захотелось попрощаться с этим бородатым человеком. И вместе с тем возникла странная уверенность, что они не смогут расстаться. И в самом деле — каждый молодой человек носит в себе своего отца. Даже если больше никогда не увидятся, они смогут легко, не напрягаясь, вести любые разговоры. Это не будет разговор с пустотой или нескончаемый внутренний диалог. Какой бы вопрос не будет задан, Денис вправе будет рассчитывать на по-отцовски серьёзный, взвешенный, пусть и слегка язвительный ответ.

Юноша ушёл ранним утром, не прощаясь. Ещё затемно покидав в рюкзак вещи, взял даже зимние ботинки. Шёл сначала вдоль колеи, оставшейся от трамвайных путей, вспоминая единственное свое серьёзное путешествие, имевшее место далеко в прошлом. Потом, незаметно для себя, оказался возле путей железнодорожных. Ковыль ласково касался его обутых в сандалии ног. На ближайшей станции где-то в глухомани сел на первую попавшуюся электричку, чтобы спустя почти год (если точнее, десять месяцев) обнаружить себя в Сибири, в Новосибирском Академгородке, где Денис и нашёл себе первую работу в ассоциации местных геологов. Неизвестно, что заставило старшего по хозяйственной части остановить свой выбор на таком странном кадре… возможно, он разглядел в царапинах на его руках особенные стигматы путешественника, человека близкого к земле. Вечного путника. А в глазах, например, увидел отрешённость человека, который уже раз побывал где-то там , в местах, до которых обычным людям (даже таким профессионалам, что живут в Академгородках) невероятно трудно добраться. При всей выбритости своего подбородка, при всей своей близорукости и привычке ходить в туфлях, начальник по хозяйственной части оставался каким-никаким, а геологом.

А может, потому, что Денис согласен был работать чуть ли не за еду.

В его обязанности входило убирать двор, мыть окна и слушать чужие разговоры.

Первую неделю Денис ночевал в пустующей сторожке на кладбище, однако после того, как однажды его чуть не загрызли собаки, перебрался жить на работу. С попустительства всех этих добрых, похожих на только что проснувшихся диких зверей, людей, конечно же. В большой город Денис не совался, а с маленькими он умел находить общий язык. Пусть даже Академгородок не был в полной мере городом, и совсем не похож на родной Выборг.

Никто не задавал вопросов о доме, из которого он сбежал. Зато на пороге семнадцатилетия, заметив интерес Дениса к дикой природе, его впервые взяли в горы. В настоящую тайгу.

С этих пор вся дальнейшая жизнь Дениса была связана с горами. Почти целое лето он проводил в различных экспедициях, навязываясь туда под самыми разными предлогами. Он выучился ездить верхом, был знаком с многими лошадьми из обширных табунов алтайцев. Он подружился с несколькими профессорами Новосибирского горного университета и без проблем поступил туда учиться на бюджетное отделение.

В горах не пользовались зонтами. И уж конечно, там не было места детским коляскам. Лёжа на спине в траве и наблюдая за звёздами, Денис не раз и не два хотел заявить: «Я сделал себя сам. Я уже не тот, что в детстве… я изменился», вот только он совсем забыл, кому заявить.

Единственное, в чём Денис не мог бы назвать себя везунчиком — это в любви. Как у любого молодого человека с неплохой внешностью, у него были подружки, однако ни с одной из них ничего серьёзного не завязалось. Их отпугивала нелюдимость, манера смотреть не на тебя, а сквозь. Конечно, ни одна особа женского пола, знающая себе цену, не потерпит, чтобы кто-то смотрел сквозь неё. Не знающие себе цену Дениса не интересовали: его маниакальное желание обладать лучшим, быть лучшим, делать то, что хочешь и даже играть человеческими судьбами, не знало себе равных.

Так что Денис оставался холостым и в двадцать, и в сорок лет. Холостым и одиноким. Последнее относится не только к семейному положению. Никто из тех, кто знал его и общался с ним по долгу службы или общим интересом, не мог назвать себя его другом. Несмотря на дефицит толковых кадров на кафедре, никто даже не подумал предложить ему работу преподавателя. О таких людях говорят, будто они «рождены умереть молодыми».