Анна Клименко: Последний Магистр

Ее звали Найли, и она была третьей незаконнорожденной дочерью последнего главы правящего Дома д'Аштам. Ей повезло, этой хрупкой и женственной дэйлор, просто несказанно повезло, что глава Дома взял ее мать в замок. Иначе не ехала бы она сейчас в золоченой повозке, а полола бы грядки тамико, ползая на четвереньках в жирной, пахнущей прелой листвой земле.

Матери Ильверса повезло меньше. А потому он занимал место, уготованное простому сыну рабыни. Иными словами, был самым обычным рабом у собственного отца.

Прекрасно осведомленный о том, кем приходится ему глава правящего Дома, Ильверс чувствовал в этом большую – как лес, как вся земля дэйлор – несправедливость. Происхождение его было ничем не хуже, чем у Найли, однако ж, она – в шелках и золоте, а он – в лохмотьях… Наверное, чувство этой вопиющей несправедливости вскормило и то легкое презрение, которое он невольно питал к собственной матери. Порой ему хотелось спросить: почему? Почему ты не смогла удержать при себе этого ублюдка, что стал моим отцом? И отчего живем в вонючей хижине, вместо того чтобы спать среди шелка и кружев?

Впрочем, себя Ильверс презирал еще больше, оттого, что знал, кем мог быть, если бы начал учиться у мудрых дэйлор, чующих Силу, и кем оставался по сию пору.

Но, увы – на землях Дома д'Аштам раб не мог стать никем иным, кроме как бессловесным тритоном, запряженным в роскошную повозку хозяина.

Он швырнул корзину, в которой таскал камни, на землю и с наслаждением выпрямился. Ныли натруженные руки, спина, ноги – и это во время предобеденной прогулки Найли! А к вечеру он просто упадет на вонючую подстилку в углу хижины, закроет глаза и провалится в душную яму сна без сновидений, где нет ни чувств, ни мыслей, чтобы на следующее утро подняться с восходом солнца, проглотить кусок лепешки с козьим сыром и идти снова работать. В то время как Найли будет нежиться в мягкой, как лебяжий пух, постели…

Он с ненавистью взглянул на медленно приближающуюся сестрицу. Сквозь пышные кроны деревьев-стражей просачивались золотые нити солнца, и, опутанная ими, повозка сверкала и переливалась, заставляя щуриться. Презрительно сплюнув в траву, Ильверс поискал глазами мать – оказалось, та уже бросила выпалывать клумбу с лиловыми розами и, прихрамывая на обе ноги, спешила к нему, отчаянно делая какие-то знаки.

У Ильверса снова чуть не вырвался извечный упрек – почему? – но он вовремя прикусил язык. К презрению горячим ручейком примешивалась жалость к рано постаревшей, изможденной женщине.

Мать, наконец, добралась до него и, вцепившись в локоть, потащила к дороге.

– Кланяйся, кланяйся, дурак!

В висках тугими ударами забилась кровь; Ильверс резко дернулся, стряхивая измазанные в земле пальцы дэйлор.

– Из ума выжила? С какой стати? Чем она лучше меня?!!

– Кланяйся, дурачок, – мать сиплым шепотом продолжала увещевать его, – может, возьмет тебя в замок прислуживать… пойдешь учиться… ну же, не упрямься!

В это время повозка поравнялась с ними; мать, испуганно ойкнув, бухнулась на колени, зачем-то прикрывая голову руками. Словно боялась, что ее будут бить.

А Ильверс так и остался стоять, не сводя взгляда с госпожи.

Тритоны всхрапнули и остановились. Найли, подперев кулачком точеный подбородок, некоторое время с любопытством разглядывала наглеца. Все это, конечно же, делалось напоказ – они прекрасно знали друг друга и знали, кем друг другу приходятся. Возница тоже глазел на Ильверса, но со смесью страха и сочувствия. Молчание затягивалось.

Наконец грациозным жестом раскрыв веер, Найли поинтересовалась:

– Почему ты не кланяешься, раб ?

Взгляд Ильверса помимо его воли остановился на изящной шее девушки. В сознании вспыхнула сладко-заманчивая картина: Найли бьется в судорогах, глаза вылезли из орбит, а его пальцы с хрустом ломают нежную шею.

– Я тебя спрашиваю, – сахарным голоском пропела дэйлор, – ты оглох?

Это очаровательное создание находило особенное удовольствие в подобных издевках; как никто другой, она умела ворочать нож в незаживающей ране. Ильверс молчал. Да и что он мог сказать? То, что никогда не будет гнуть спину перед собственной сводной сестрой?..

Найли исторгла из себя вздох, полный сожаления, затем поднесла к губам золотой свисток и трижды резко дунула в него. Ильверс моргнул и бросил взгляд на мать: та по-прежнему валялась, распростершись на земле, дрожа всем телом. Громко топая, прибежала четверка надсмотрщиков.