Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — пфальцграф

Я не восхотел и даже не изволил. Дверь в покои распахнули уже без задержек, я вошел быстро, король стоит лицом ко мне, наклонившись и упершись в стол обеими руками. Во всю столешницу расцвеченная карта, я успел увидеть зелень лесов и синие вены рек.

Барбаросса поднял голову, поморщился.

— Что-то ты сник, братец… Всегда свеженький, аки корнишон, а сейчас, как в воду опущенный…

— Злорадство — грех, — сообщил я. — Смертный.

— Ну так уж и смертный…

— Или почти смертный, — уточнил я, так как никак не запомню что входит в этот достаточно короткий перечень. — Во всяком случае недостойный государя, который у карты мира бдит и мыслит о человечестве.

— Чего-чего? — переспросил он с недоумением. — Это о каком таком человечестве? Я что, совсем дурак? Мне бы свое королевство сделать богатым, а человечество мне…

— Не продолжайте, Ваше Величество, — прервал я. — Государственные деятели такого масштаба не должны произносить такие слова.

— Какие?

— Которые вы хотели изречь, — сказал я злорадно.

Он отмахнулся, подошел к креслу. Меня кольнуло острой жалостью: король, усаживаясь, оперся о спинку рукой, как бы не доверяя, что ноги удержат. И тут же я вспомнил, что Барбаросса и встает так же: либо обопрется обеими руками о край стола, помогая мышцам ног поднять грузное тело, либо придержется за спинку кресла.

— Карты смешаны, — проговорил он, — я не этого ожидал. Да и ты, думаю.

— Точно, — признался я. — Не ожидал.

— Что делать будешь?

— Юг, — напомнил я. — Меня ждет Юг.

— Знаю, — ответил он глухо, голос звучал надтреснуто и безнадежно. — Тогда посоветуй хоть на прощанье…

Я удивился.

— Советовать? Королю? Я не такой дурак!

Он нахмурился.

— А при чем тут король? Уильям же советует мне.

— То Уильям. Он даже старше вас, Ваше Величество. А мои совету будут отвергнуты уже на том основании, что я — сопляк желторотый.

Он покачал головой.

— Ты не желторотый. Кто бы из желторотых смог бы такое… Но что с леди Беатриссой? Впрочем, с нею все ясно. Брошу в темницу, а там либо сама помрет, либо тюремщики ее… скажем так, прикончат. Но она, сволочь, бросившись спасать тебя…уж и не пойму, зачем, там наверняка оставила достойную замену. Мне было бы даже лучше, если бы оставалась в замке. Думаю, стратег из нее не такой блестящий, как ее внешность, обычно как раз наоборот… но если оставила замок на графа Росчертского или графа Глицина? Я даже не представляю, как подчинить те области. А если, упаси Господи, на самого Ришара де Бюэя? Это же лучший полководец! У него под началом рыцари, что недавно отличились, с малым гарнизоном защищая замки Донтерс и Лакстер, когда к ним подступили войска короля Гиллеберда.

Лицо его осунулось, глаза запали, а сухой блеск подсказал, что король либо далек от выздоровления, либо его сжигают государственные заботы.

— Ричард, — сказал он неожиданно, — ты едешь на юг. Едешь через владения Сворве и Коце. Они, кстати, твои, если ты еще не забыл.

Я кивнул и ответил язвительно:

— Вы мастер делить шкуры неубитых медведей, Ваше Величество.

Он понял, нахмурился.

— Сам виноват. Ты был уже там. Мог бы как-то… взять власть в свои руки. Но все бросил, как раздуваемый благородством юнец… что, не угадал? Прости, ты в самом деле очень юн, но когда вижу твою стать, а особенно — твои поступки, то иногда считаю тебя взрослым и умудренным больше, чем все мои советники. А потом снова вижу дурного юнца.

— Я скромный, — ответил я, — и крайне деликатный. Потому не скажу, каким вижу вас, Ваше Величество. Даже не намекну. Я понял только, вам не хочется чтобы я попал на Юг. Вам почему-то жаждется, чтобы мои косточки остались белеть перед стенами замка леди Беатриссы.

— Почему же белеть? — удивился он. — Благородных противников хоронят обычно весьма достойно. Я уверен, что вас закопают даже с пением священников.

— А что будут петь? — спросил я.

— А что вы хотели бы послушать? — спросил с готовностью Барбаросса.

Я поймал себя на том, что смотрим друг на друга, как сквозь щели опущенных забрал.

Ночь с вечера не по-осеннему теплая. Глаза долго не хотели привыкать к темноте, я чувствовал себя слишком опустошенным, чтобы настоять на добавочном зрении, и тупо пялился в черноту. Над головой мелькали, часто-часто проскакивая в щели между быстро двигающимися облаками, тусклые звезды. Ветер подул уже холодный, осенний, но в замке такая напряженная тишина, что я отчетливо слышал, как на дальнем озере то квакают, то заходятся длинными трелями всегда бодрые лягушки.