Андрей Валентинов - Рубеж

Еще!..)

— Был человек, был в нем ангел по договору. А останется навеки: человек-клятвопреступник с лишним, краденым светом внутри. Жить будет — долго. Ворожить — сильно. Из тела в вещь, из вещи в тело, если потребуется, шастать станет, верхом на пламени Малаха-беспамятного. Отец под старость омолодится, сына в расход, да сам сыном и назовется! поживет еще чуток — пока внук не вырастет. А глупцы талдычат в один голос: бесы… одержимые…

Тут Логин старика вроде как слышать перестал.

И видеть перестал. О своем задумался. Не то сон во сне случился, не то еще какая мара навеялась. Грезится Логину, как он по новой в самое пекло собирается, за Яринкой-ясочкой. Да только подходит к нему уже не Рудый Панько, не Юдка-Душегубец со своей пропозицией — ангел небесный является. Серафим о шести крыльях. Ну пусть не небесный, пусть Рубежный — о том ли речь? Является, значит, и глаголет нежным гласом: «Пусти меня, друг Логин, до себя в утробу! Я через тело твое черкасское дельце малое обстряпаю! — да и тебя, родной, не забуду! отслужу!»

В затылке Логин даже почесал. Эй, сотник, согласился бы? — ясное дело, аж плясать бы пошел. Не ведьмач, не жид — ангел! Ну, ударили по рукам. Угоду подписали. Кровью? — а пускай и кровью, не жалко, много ее в жилах!

Что дальше?

А дальше выходит: на Рубеже этих, Малахов-сторожей, уже не в шабли! — сами они встречают-пропускают, да хлебом-солью, да с поклоном! Скатертью дорожка, люди добрые! Чортяка от сотника Логина-ангела шарахается, ведьму Сало смертный озноб дерет… А при штурме, при штурме-то! Гуляй, черкас! руби сплеча, секи наотмашь полки вражьи! ангельское полымя в душе жаром пышет, силушки на десятерых, шабля сотника не берет, стрела мимо свистит!

Тошно вдруг отчего-то стало. Вроде как супротив детишек малых по пьяни вышел. Ты им чего душе возжелается! хоть стусана, хоть пряник, хоть в мешок и в болото! а они тебе — разве что уши от крика ихнего позакладывает.

Ну да ладно.

Дальше, дальше-то как сложится? Вот нашел отец дочку, ангел отцу и глаголет по второму разу: «Давай, выпускай! Я свое дельце под шумок обладил, ты — свое, пора и честь знать! Ну давай, чего телишься! мне ведь твоя добрая воля семью засовами легла…»

А вдруг завтра опять сеча лютая приключится?! А через Рубеж дорожку обратную торить?! Нет уж, серафимушка, Малах малахольный! — погодь маленько… вот вернемся!.. Тут уж сотник Логин просто наяву увидал: вернулись, все Валки неделю гуляют, ан с турками замиренье кончилось. Или татарва налетела. Или новый Дикий Пан объявился. Или хворь прилипла…

Совсем страшное примстилось. Стол в хате, а на столе башка Логина Загаржецкого лежмя лежит. Старючая, лысая, желваки на восковых скулах катает. А перед столом — парубок молодой. Яринкин сынок, значит… ишь как вырос! Стоит парубок, в руках дедову «ордынку» вертит.

— Пойдешь ко мне на шаблю? — пытает.

Аж ледяным ознобом до костей пробрало. Вскинулся сотник, раскидал мару по углам, глядит: старый жид в креслице ему улыбается.

Тепло так, с пониманием: что, пан сотник, глянул в душу свою человеческую? каково?! Тишина кругом. И меркнет веранда, стол, лавки, сад за перильцами.

Пусто.

Меня сотрясала дрожь. Не сладостные вибрации сфир, не струнный ропот листвы Древа — нет! Противная, омерзительная дрожь смертной плоти, силы которой иссякали. Даже та малость, что мне удалось показать этим людям, рассказать каждому на его языке, и в то же время — на Языке

Исключения…

Даже это выжало меня без остатка. Если бы не Заклятый, вовремя подставивший плечо… "Неужели так теперь будет всегда?! — наемной плакальщицей голосила моя новая, уязвимая, хилая плоть, забыв, что совсем недавно была золотой осой в медальоне. — Не хочу! Лучше просто — не быть, чем быть — так — Глупый, глупый каф-Малах… — эхом отдался в голове затихающий приговор. Ты, как обычно, прав, мудрый рав Элиша. Я действительно глуп. К чему звать небытие, которое люди называют «смертью»? — если призрак вечной муки уже на исходе. Раньше я смеялся, закручивая спиралью дни, годы и века! раньше мне бы и в голову не пришло, как это времени может «почти не остаться»?!

Может.

На собственной шкуре понял — может.

Времени, воздуха, любви… свободы.

Я изменился. Я продолжаю меняться, стремительно и неотвратимо. У людей есть поговорка: «С кем поведешься…» Мудрая поговорка. Это про меня.

Но Хлеб Стыда отныне и до конца — это для кого-нибудь другого.