Андрей Валентинов - Рубеж

Хоть и темное оно дело: где хитрые козни скрыты, что за фортель решил выкинуть Сагор-умннца? — а все складывалось мастью в масть. Ведь отозвал же войско, когда, считай, взяли латники замок? — отозвал. Переговоры начал. Вдруг действительно: выход? Врать Малахи и впрямь от сотворения мира не умеют, тут мастер правду сказал господину сотнику; нет лжи в самом их естестве, многое есть, а лжи нету…

Или есть?

Или иная правда любого вранья лживей случается?

Получить вид на жительство в Сосуде, где правят люди, подобные веселому Стасю и неистовому сотнику Логину, на скорую руку именующему женщину-Проводника через раз «пышной пани», а через два «ведьмой»? Такие перспективы мало радовали Сале Кеваль, бывшую Куколку. Но и другая возможность — отдаться на чистую милость Существ Служения, позволив им выполнить обещанное, как они это сами понимают! — и это счастье из небольших.

Еще во дворце княжеском женщина знала о предложении Самаэля начать эвакуацию через те Рубежи, что еще способны пропустить тела плотские из гибнущего Сосуда.

Да что там знала?! — видела!

На то ведь и Проводник…

Три спасения, как в сказке: черный кусок скалы в звездном мраке, водный простор от края до края, где барахтаешься в обнимку с рукотворной медузой, — и, наконец, горный лабиринт, безлюдное нагромождение скал под небом цвета яичного желтка.

Жизнь Малахи обещали? — выполнят. Поддержат жизнь Сале с ее мастером, укрепят, того и гляди, века прожить удастся.

Спасение обещали? — выполнят. И отсюда, из общей гибели, вызволят, и там, глядишь, придет оно, спасение-то! Жаль, вслух не обещано напрямик: когда придет? Завтра? через год? через вечность?! Жди паруса на горизонте: в звездном мраке — жди, в водном просторе — жди, в горном лабиринте — дожидайся!

Не спасут ли в конце концов неведомые доброхоты двоих престарелых безумцев? одного безумца? ни одного?!

Ах да, маленький княжич тоже с нами небось будет… с собой князь-отец сына возьмет.

В залог?

Солнечный зайчик робко проскакал по ноге, ткнулся щекотной мордочкой в ладонь. Но не это вывело Сале Кеваль из скорбных раздумий.

Вывело? вырвало!

Крик.

Страшный, нелюдской:

— На помощь!.. спасите!

Так в бездну валятся.

Вихрем прянул лихой есаул на середину зала, дернув клинок из ножен. Ухватился за разряженный пистоль могучий черкас Мыкола; брат его сверкнул зрительными стеклышками, завертел дивно стриженной башкой. Консул Юдка встопорщил пламень бороды, огляделся истово: прочь, Тени! прочь! Даже каф-Малах, до того сидевший храмовым истуканом, вздрогнул; пустил рыжие огни гулять в чудных глазницах.

А рубить-то некого.

Все свои.

— На помощь! — еще раз взвыла раненым зверем Ирина Загаржецка И на колени пала:

— Скорее!.. ко мне!.. вызволите!..

— Яриночка! голубка моя! та заспокойся!.. — сломя голову кинулся к девушке есаул, на ходу пряча бесполезное оружие.

Рухнул рядом, тесно прижал девичью голову к широкой груди:

— Та тихо, ясонька! тихо! что с тобою?! Сглазили?!

— Ко мне! спасите!

— Тут я, Яринка, туточки… да что за мара?!

— Скорее!

— Гей, ведьма, вылей девке переполох! Или не можешь?

Сале наскоро огляделась: и впрямь, откуда беда? Все как было, так и осталось. Зал, люди… нелюди. Солнце на полу — пятнами. Гарью по сей час со двора тянет, гарью да еще пылью каменной.

Женщина плотно, до боли в веках, зажмурилась. После боя, после схватки с магом Серебряного Венца за черкасские души никаких сил в запасе не оставалось — но она все-таки сунулась наугад в эфир.

Без сил.

На одном опыте.

Сперва подкатила тошнота. Сглотнула раз, другой — помогло, но слабо. Голова кружится, ходит ходуном… и во чреве слизняк, ровно младенчик, шевелится. Ползет, сучит боками, слюдяную дорожку оставляет. Как тогда, на донжоне, меж зубцами…

Тут и пригрезилось невпопад: прутья. Толстые, лоснятся нагло, будто столбы дорожные. Держат, не пускают; синими искрами грозят. И смерть напротив подбоченилась: безликая, безвидая.

За тобой пришла.

— Не надо!.. не дури, послушай… не!..

В две глотки крикнули: Ирина Загаржецка и Сале Кеваль. В две глотки, да на один чужой, басовитый голос. Только Сале вовремя глаза открыть успела, выдралась из морока, оставляя на прутьях клочья души, — а хромая девушка, видать, там осталась.

С виденьем, с гостьей гибельной сам-на-сам.

Рванулась по-волчьи, всем телом; отбросила господина есаула прочь. Так ребенок в сердцах злую игрушку, что пальчик больно наколола, — с размаху да об стену. Ударился Шмалько о край подоконника виском пораненным, охнул тяжко, на пол сполз.