Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

— Вот видишь? — улыбнулся Амброзий. Он отклонился, почти присел на край стола и, казалось, совершенно расслабился. — Тебе не нужно никакой охраны, кроме Кадала. — Он откинулся назад, опершись спиной о край стола, расслабившись и отдыхая. — Она назвала тебя Эмрисом. Дитя света. Один из Бессмертных. Божественный. Ты знал, что означает твое имя?

— Да.

— Разве ты не знал, что меня зовут так же?

— Как и меня? — тупо переспросил я.

Он кивнул:

— Эмрис… Амброзий — одно и то же имя. Мерлин Амброзий — она назвала тебя в мою честь.

Я удивленно посмотрел на него.

— Я… да, конечно. Мне и в голову никогда не приходило…

Я рассмеялся.

— Чему ты смеешься?

— Нашим именам. Амброзий, Князь света… Она всем говорила, что моим отцом был Князь тьмы. Я даже песенку об этом слышал. В Уэльсе обо всем слагают песенки.

— Когда-нибудь я попрошу тебя мне ее спеть… — Внезапно он стал серьезным. Его голос зазвучал глуше. — Мерлин Амброзий, дитя света, посмотри в огонь и скажи мне, что ты там видишь. — А затем, когда я испуганно взглянул на него, требовательно добавил: — Сейчас, сегодня ночью, пока не погасло пламя, пока ты утомлен и тебя одолевает сонливость. Смотри на жаровню и говори со мной. Что будет с Британией? Что ожидает меня и Утера? Смотри, мой сын, потрудись ради меня… скажи мне…

Все было бесполезно; я бодрствовал, а языки пламени постепенно опадали; сила исчезла, оставив в комнате быстро остывающие тени и мужчину и мальчика, погруженных в беседу. Но из любви к нему я обратил свой взор на тлеющие угли. Царила полная тишина, если не считать шелеста осыпающейся золы и потрескивания остывающего металла.

— Я не вижу ничего, кроме угасающего огня в жаровне и горячих углей, — произнес я.

— Продолжай смотреть.

Я почувствовал, как мое тело начало покрываться испариной, капли пота побежали по крыльям носа, из подмышек, проступив в паху, потекли по ногам. Сцепив руки, я зажал их между коленями так, что стало больно пальцам. Виски раскалывала жестокая боль. Резко качнув головой, чтобы стряхнуть ее, я поднял глаза.

— Бесполезно, мой господин. Прости меня, я не могу. Не я повелеваю богом — мой бог повелевает мной. Возможно, настанет день, когда я смогу по собственной воле или повинуясь твоему приказу увидеть грядущее, но сейчас видения приходят сами по себе или не приходят вовсе. — Я развел руками, стараясь объяснить. — Это все равно что ждать под небесами, затянутыми тучами; внезапный порыв ветра разрывает пелену, и из вышины ударяет солнечный сноп. Иногда он падает мне на лицо, иногда я лишь стою на пороге мимолетной колоннады лучей. Однажды весь этот храм света станет моим. Но не сейчас. Я ничего не силах увидеть. — Силы покидали меня. Я чувствовал это по своему голосу. — Прости, милорд. Я не в силах помочь тебе. У тебя еще нет своего прорицателя.

— Нет, — произнес Амброзий. Он опустил руку мне на плечо, а когда я встал, привлек меня к себе и поцеловал. — Только сын, который не ужинал и устал до смерти. Иди спать, Мерлин, и проведи остаток ночи без снов. Еще настанет время для твоих видений. Доброй ночи.

Той ночью видения больше не посещали меня, но мне приснился сон. Я никогда не рассказывал о нем Амброзию. Я снова видел пещеру на склоне холма и девушку по имени Ниниана, выходящую из тумана, и мужчину, ожидающего ее возле входа в пещеру. Но лицом эта Ниниана никак не походила на мою мать, а мужчина возле пещеры не был молодым Амброзием. Там сидел старик, и лицо у него было моим.

Пять лет провел я у Амброзия в Малой Британии. Оглядываясь назад, я вижу теперь, что многое из произошедшего тогда изменилось в моей памяти, подобно разбитой мозаике, которую спустя годы восстанавливает мастер, почти позабывший картину. Кое-что возвращается ко мне ясно, во всех мельчайших чертах и красках; другие события и дела, быть может, более важные, видятся словно в тумане, словно через пелену, которую набросило на них все, что случилось с тех пор: смерть, печали и горе, гнев, смененный на милость, предательство, сменившее любовь. Места всегда вспоминаются мне лучше всего, многие столь ясно, что кажется, и сейчас я словно могу войти в них, и будь у меня власть сосредоточить свою мысль или сила, что некогда покрывала меня как плащ, я мог бы воссоздать их здесь, в темноте, как когда-то воссоздал я много лет назад для Амброзия Хоровод Великанов.

Я вижу ясно места и мысли, что являлись мне тогда в сияющей новизне, но люди — дело иное: иногда, вороша свою память, я спрашиваю себя, не путаю ли я одного с другим — Белазия с Галапасом, Кадала с Сердиком, бретонского военачальника, имя которого я давно позабыл, с капитаном моего деда в Маридунуме, который когда-то пытался сделать из меня искусного бойца, поскольку твердо верил, что именно об этом должен мечтать любой, пусть даже незаконнорожденный принц.