Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

Минуту он помолчал, глядя на свои руки.

— И ты так и не узнал, что у нее родился ребенок? — спросил я.

— Нет. Разумеется, я не раз спрашивал себя. Весной я послал ей письмо, но не получил ответа. Тогда я оставил все, как есть, понимая, что если бы я понадобился ей, то она знала, весь мир знал, где меня найти. Потом, наверное, прошло уже больше двух лет, до меня дошли слухи, что она обручена. Теперь я знаю, что это было неправдой, но тогда это помогло мне выбросить ее из головы. — Амброзий посмотрел на меня. — Ты в силах это понять?

Я кивнул:

— Это могло быть и правдой, но не в том смысле, в каком ты воспринял это известие, мой господин. Она посвятила себя церкви, когда я перестал нуждаться в ней. Христиане называют это обручением.

— Вот как? — На мгновение он задумался. — Как бы то ни было, я больше не посылал писем. И когда спустя некоторое время до меня дошли слухи о незаконнорожденном ребенке, мне и в голову не пришло, что это может быть мой сын. Однажды здесь побывал человек, странствующий глазной лекарь, который проехал через весь Уэльс. Я послал за ним и подробно расспросил его. Он подтвердил, что действительно во дворце живет бастард, такого-то возраста, рыжеволосый, рожденный от короля.

— Диниас, — произнес я. — Наверное, меня этот лекарь в глаза не видел. Меня всегда… ну разве что не прятали… К тому же дед в самом деле иногда называл меня перед заезжими людьми своим сыном. У него было немало незаконнорожденных детей по всему королевству.

— Я так и думал. Поэтому я почти не прислушивался к новым слухам о бастарде — сыне то ли короля, то ли его дочери. Это относилось к далекому прошлому, а у меня было множество неотложных дел. Кроме того, меня не оставляла одна мысль: если бы она родила ребенка, то неужели не сообщила бы мне? Если бы я был нужен ей, неужели она не послала бы весточку?

После этих слов он замолк, погрузившись в свои мысли. Сейчас я не вспомню, понял ли тогда все, о чем он говорил. Но позже, когда из отдельных кусочков сложилась мозаика, все стало совершенно ясно. Та же гордость, какая не дала моей матери последовать за своим возлюбленным, не позволила ей позвать его назад, когда она обнаружила, что беременна. Та же гордость помогла ей выдержать месяцы унижений. Было и другое: если бы она каким-либо образом — пусть даже своим бегством — выдала имя своего любовника, то ничто бы не помешало ее братьям отправиться ко двору Будека и убить Амброзия. Зная своего деда, я без труда представлял, сколько принесено было тогда клятв кровавой мести тому, кто был отцом бастарда. Шли годы, и возвращение моего отца становилось все менее вероятным, а затем представлялось и вовсе невозможным: будто он и в самом деле был мифом или воспоминанием в ночи. А затем вмешалась иная давняя любовь и вытеснила из ее сердца прежнюю — священники одержали верх, и зимние свидания были преданы забвению. За исключением ребенка, так похожего на своего отца. Но, исполнив свой долг по отношению к нему, она могла бы обрести уединение и покой, в поисках которых она много лет назад отправилась по горной долине, как позже и я пристрастился ездить той же тропой, возможно, отыскивая то же, что и она.

Я вздрогнул, когда он внезапно прервал молчанье:

— Тяжело тебе пришлось? Жить, не зная, кто твой отец?

— Достаточно тяжело.

— Ты поверишь мне, если я снова скажу, что ничего не знал?

— Я верю всему, что ты говоришь, мой господин.

— Ты ненавидишь меня за это, Мерлин?

Я ответил медленно, не отрывая взгляда от своих рук:

— В том, что ты бастард и ничейный сын, есть одно преимущество. Можно сколько угодно придумывать себе отца. Его можно представлять себе и отпетым негодяем, и самым лучшим человеком на свете; отца себе можно выдумывать по воле настроения или каприза. С тех пор, как я достаточно вырос, чтобы осознать, что я бастард, я видел или искал своего отца в каждом солдате, каждом принце, каждом священнике. Я также видел его в каждом красивом рабе в королевстве Южного Уэльса.

Его голос прозвучал очень мягко, где-то у меня над головой:

— А теперь ты видишь его наяву, Мерлин Эмрис. Я спрашивал, ненавидишь ли ты меня за ту жизнь, на которую я обрек тебя?

Я не поднял головы и ответил, не отрывая глаз от языков пламени:

— С самого детства я мог выбирать себе в отцы кого угодно. Из них всех, Аврелий Амброзий, я выбрал бы тебя.

Тишина. Язычки пламени трепетали подобно бьющемуся сердцу.

— В конце концов, какой мальчишка не выбрал бы в отцы короля всей Британии? — добавил я, пытаясь обратить все в шутку.