Ольга Смирнова - Намеренное зло

— Тогда я хочу чаю, — на ходу сообщил Александр и скрылся за дверью, даже не подумав подождать её.

Лера не рванулась следом, как сделала бы еще вчера, нет. Хватит с нее. Если он не желает с ней считаться, пусть всю спальню перерывает в поисках записок. Она придет, как получится. А получится у нее очень нескоро. Ей денег надо раздобыть, защитой обзавестись повесомее и в магазин шагать… может, что-нибудь продать? Лера видела в гостиной несколько вполне достойных ваз и картин, выживших после вчерашнего погрома. Хищно улыбнувшись, волшебница вышла из лаборатории.

На работе Матвея ждал сюрприз. Мало того, что он едва сумел вытащить себя из мутного безумия, в которое погрузился после посещения врача. Мало того, что ему пришлось выдержать целую битву с матерью за право идти на работу. Мало того, что он всю дорогу до школы потел и нервничал, оборачивался по сторонам, ожидая в любой момент увидеть призрак уборщицы, явившийся по душу убийцы. Мало того, что стоило ему переступить порог школы, как воспоминания накинулись на него, как свора голодных волков, и за считанные секунды разодрали на куски. Мало того, что он обошел место их с уборщицей последней встречи десятой дорогой, потому что даже приблизиться к тому коридору не смог себя заставить. Мало того, что ему было тошно, плохо, а еще жалко себя до безумия…

Так, словно всего этого было недостаточно для осознания Матвеем глубины собственного несчастья, Елена Ивановна — лично! не поленилась — зашла к нему в библиотеку и, сияя радостной улыбкой, объявила, что с понедельника школа закрывается на ремонт, и у всех трудяжек будут заслуженные двухмесячные каникулы. Дескать, она выбила из администрации какие-то деньги и теперь — ууух! Заблестят школьные стены новенькой краской, потолки — свежей побелкой, а полы — линолеумом. Заиграют на ветерке новые шторы, зашумит вода в новых унитазах и везде будет чистота, красота и уют. Подумать только!..

Матвей, увидев Елену Ивановну, поначалу решил, что она обо всем догадалась и сейчас будет полицию вызывать. Он едва штаны не намочил от ужаса, а потом, осознав, что именно она говорит, чуть не опростоволосился повторно. Хотя, конечно, улыбнулся, пусть и вышла улыбка кривой, натянутой и больной какой-то, заверил, что «очень рад», и что отдохнет «как следует», и осенью на работу «со свежими силами» прибудет. А сам, только дверь закрылась, почти сполз под стол. На глаза навернулись злые слезы — школа закрывается на ремонт, будь он трижды неладен! А ему, Матвею, что делать прикажете? Дома сидеть два месяца, ибо других перспектив нет вовсе? Да он завоет… Дома нет отвлекающих от нудных, безрадостных мыслей занятий; дома все обрыдло до такой степени, что будь у него возможность, Матвей сравнял бы эту обитель скорби с землей. Иногда ему хотелось сделать это, когда мать будет внутри, но чаще — когда внутри будет он сам.

И еще эта темнота… он боялся ее так, как не боялся даже свою мать. Он боялся, что она заставит-таки его совершить ужасное…

Тут дверь в его пыльное логово отворилась. На пороге возникла молодая женщина и, очаровательно улыбаясь, проговорила:

— Привет, а я вот из отпуска, а тут такая новость! Ты уже слышал?

Матвей моментально выпрямился на стуле и невольно улыбнулся в ответ. Елена Александровна, преподаватель введения в волшебство, была невероятно светлым, радостным существом, единственной женщиной, которую Матвей не боялся и которую не подозревал в нехороших на свой счет мыслях. Просто потому что с такой улыбкой и открытым взглядом лгать невозможно. Помимо прочего, Елена Александровна была хороша собой — невысокая, чуть полноватая, со светло-карими глазами и ямочками на щеках, возникавшими всякий раз, когда она улыбалась.

Когда Матвей смотрел на нее, ему казалось, что от молодой женщины исходит свет, как от ангела какого-нибудь. Не то, чтобы Матвей был лично знаком с ангелами, но именно это сравнение упорно лезло в голову.

— Да, слышал. Мне Елена Ивановна сказала. А вы… хорошо отдохнули?

— Матвей, вот ты зануда, — укорила Елена Александровна, подходя к столу, за которым сидел Матвей. — Столько лет знакомы, а ты до сих пор «выкаешь». Мне даже неудобно.

Но Матвей, хоть режь его ножом, не мог заставить себя обращаться к окружающим на «ты». Это очень фамильярно, мать никогда бы не одобрила. Он улыбнулся второй раз и почувствовал, что жизнь налаживается. Несмотря на все, вопреки всему.

— Не могу по-другому, — признался он, будто в чем-то постыдном. — Но буду стараться.