Барбара Хэмбли: Те, кто охотится в ночи. Драконья Погибель

Теперь годы ученых трудов, покоя и счастья отлетали от него, как раздуваемая ветром университетская мантия. Эшер двинулся вниз по узкой улочке, минуя ряд кирпичных строений с плоскими фасадами, туда, где начинался лабиринт глухих переулков.

Если с ней хоть что-нибудь случится…

Из переулка позади домов Эшер мог видеть горящий в его кабинете газовый рожок, но туман и кружево портьер не давали возможности различить что-либо еще. По Холиуэлл-стрит прокатил экипаж; цокот копыт и звяканье упряжи огласили вымощенное булыжником кирпичное ущелье. В глубине влажного серого сада широкое окно кухни светилось, как подготовленная к действию сцена. Горел единственный рожок над плитой — большое стекло давало достаточно света вплоть до наступления сумерек. Следовательно, все произошло не позже семи…

Что — все? Несмотря на холод и предельную сосредоточенность, Эшер слегка усмехнулся, представив себя штурмующим свой собственный дом подобно Робертсу, освобождающему Мэйфкинг. И все с тем, чтобы найти записку: «Отец болен, ушла его навестить, слуг отпустила на ночь. Лидия».

Однако вся беда в том, что его жене (а Эшера до сих пор поражала мысль, что Лидия, несмотря ни на что, все-таки стала в итоге его женой) небрежность была свойственна в той же степени, как ему робость. Да она бы никогда не отпустила миссис Граймс и обеих служанок, не говоря уже о кучере Майке, не распорядившись предварительно об ужине для мужа. И уж обязательно бы известила его, послав кого-нибудь в колледж с запиской об изменившихся планах.

Но вся эта логическая цепь, в течение доли секунды выстроившаяся в мозгу Эшера, была ему в сущности не нужна. За годы скитаний он слишком хорошо научился распознавать запах опасности, а теперь дом буквально разил ею.

Держась путаницы лоз, оплетавших садовую стену, и помня о зияющих чернотой окнах второго этажа, он добрался до кухонной двери.

Большинство молодых людей, которым Эшер преподавал филологию, этимологию и сравнительный фольклор в Новом колледже (хотя фактически не таким уж он был и новым — заведение основали примерно в середине четырнадцатого столетия), относились к своему ментору с преувеличенным уважением, с каким обычно относятся к чудаковатому дядюшке. Сам он не разрушал их иллюзий, подыгрывая питомцам в силу привычки; кроме того, этот образ не раз выручал его за границей. Эшер обладал расчетливо неброской внешностью и на первый взгляд казался ниже собственного роста. Лидия определяла его облик одним словом — «коричневый». Коричневые волосы, коричневые глаза, коричневые усы, коричневая одежда и коричневая физиономия. Сняв университетское одеяние, он был бы вылитый клерк, если бы не острый взгляд и бесшумность движений. Старшекурсники наверняка сочли бы совпадением, что их преподаватель оказался в наиболее тенистой части сырого сада, став почти невидимым в своей черной шапочке и древнем наряде оксфордского ученого, скрывающем твидовый костюм. Определенно им бы и в голову не пришло отнести его к разряду людей, способных вскрыть окно с помощью ножа, ни тем более к разряду людей, носящих подобное оружие спрятанным в ботинке.

В кухне было пусто, холодно, пахло сырыми каменными полами и давно остывшей золой. Ни струйки пара над резервуаром для горячей воды на плите — новомодной американской штуковине из черного железа, сделанной в стиле рококо и обошедшейся чуть ли не в двадцать пять долларов по каталогу. Мягкий газовый свет, мигающий на никелевых ручках плиты и на серебряной подставке для тостов, делал тишину кухни еще более зловещей, словно улыбка маньяка, прячущего за спиной топор.

Редкий преподаватель Оксфорда знает что-либо о кухне в своем собственном доме — многие из них ни разу не переступали порог, отделяющий людскую от той половины дома, где обитают хозяева. Эшер положил себе за правило не только изучить точное расположение помещений (он мог бы пройти сквозь них с завязанными глазами, не задев при этом мебели, как, кстати, сквозь любую комнату в своем доме и сквозь любой кабинет в колледже), но он еще точно знал, где что лежало. Знание таких вещей давно вошло у него в привычку; за несколько лет он взял и не положил потом на место один-единственный предмет. Найдя ящик, в котором миссис Граймс держала ножи (тот, что он прятал в ботинке, был маленький — на крайний случай), Эшер двинулся к арочному проему мимо плиты, отделявшей кухню от кладовой. И все время его не оставляла уверенность, что кто-то в доме прислушивается сейчас к его тихим шагам.