Дмитрий Баринов (Дудко) - Ардагаст, царь росов

— Этих в одиночку никто не одолеет. А пять племён вместе... Эх и натворим мы с тобой дел, Солнце-Царь! — повеселел Волх.

Снаружи раздался шум, прогремел голос Сигвульфа:

— Говорите, где царь?

— А если что с ним сделали, так лучше в лес не суйтесь. Это я вам говорю, лесной хозяин! — шумел на весь город Шишок.

— Не съели мы вашего царя, — ответил какой-то нур. — Здесь он, с князем в бане парится.

— Раз не съели, значит, он теперь и ваш царь, — раздался категоричный голос Ларишки. — А я — царица. Кто не согласен — пусть выходит со мной биться, хоть на четырёх ногах, хоть на двух.

Ардагаст натянул чистую сорочку и штаны, приоткрыл дверь.

— Ларишка! Не изводи зря лучших воинов леса!

Тохарка спрыгнула с коня, подбежала к мужу, крепко обняла его. Заиндевевшая кольчуга холодила тело через рубашку.

— Зря ты кольчугу надела. Этим волкам верить можно.

— Видно, такие волки водятся только в венедских лесах, — покачал головой Сигвульф.

Войско росов вместе с дружиной Волха шло от городка к городку, собирая дань. И первой в ворота входила царская русальная дружина. Обходили дворы, славили богов и хозяев, заклинали обилие и благополучие, на весь год. Нуры принимали русальцев сначала настороженно, потом с охотой. Издавна ведь чужого волхва считали сильнее своего.

Да и весело становилось с приходом росских колядников. Редко кто в лесу решался даже на святки смеяться над нечистью и смертью так, как они. Страшный зубастый покойник вдруг выскакивал из гроба и принимался плясать под шутки и прибаутки. Кузнец перековывал старых на молодых. Убитый бык воскресал и принимался бодать девок, а журавль — клевать их. Грек норовил купить солнечного коня, чтобы оставить глупых скифов с деньгами, но без света. Шум, смех, визг... Ну какой же царь Ардагаст нечестивец и безбожник, если с ним такие благочестивые люди приходят? После них, поди, нечисть целый год не посмеет сунуться.

Несколько наглых чертей под видом ряженых попробовали затесаться среди колядников, чтобы наброситься на веселящихся людей, забывших страх чернобожий. Только Серячок сразу учуял нечистых и так покусал, что те еле ноги унесли туда, куда люди бесов посылают.

Но шутки и смех стихали, когда Вышата с Миланой ставили деревянную чашу со знаками двенадцати месяцев по ободку, наливали воды, пускали по ней деревянный ковшик-утицу и начинали гадание. Двенадцать святочных дней — лучшее время для гадания про весь будущий год. Куда укажет солнечная уточка, что возвестит — дожди или засуху, обилие или недород, войну или мир? Для верности ещё гадали по птичьему полёту, по расплавленному воску и олову, по золе е жертвенника, и у царских волхвов всё сходилось. А потом девушки бросали в чашу свои простенькие бронзовые колечки, браслеты, подвески, и Милана ворожила им суженых-ряженых.

А служителям чернобожьим пришлось не лучше, чем в Дрегве. Их гнали из городков, топили, жгли, часто даже не дожидаясь прихода росов. Разрушали капища Чернобога и Яги, в потайных заклятых местах отыскивали и разоряли могилы злых колдунов, выкапывали и жгли упырей. Ни живые, ни мёртвые лиходеи не могли укрыться от духовного зрения Вышаты и тонкого нюха Серячка, с которым мог состязаться лишь князь нуров, когда оборачивался волком.

Уцелевшие колдуны и ведьмы сбегались в Милоград — древнюю столицу нуров у устья Березины. Там плелась паутина злых чар, способных без боя погубить целую рать. Колдовали здесь сильнее и злее, чем в Дрегве, — чувствовалась многовековая выучка с тех ещё времён, когда предки нуров пришли в эти глухие чащобы и их ведуны набирались недобрых знаний от колдунов диких лесных племён. А солнечный волхв с природной ведьмой рвали и жгли эту незримую паутину силой Света. Трудно было двоим выдержать такое напряжение — ведь надо было ещё и колядовать, и гадать, — но на помощь приходили нурские волхвы Ярилы и Велеса, и даже природные ведьмы Мораны. Не раз Вышата вспоминал о своих друзьях Стратонике и Авхафарне. Но южанин и степняк, хотя и были сильными магами, не разбирались в лесных чарах так, как сам Вышата, и мало чем смогли бы помочь.

А Сигвульф тихо ревновал Милану к волхву, хотя тот и не пытался явно отбивать её у него. Но колдунье нравилось быть рядом с сильным чародеем, многознающим и весёлым. Германец же в колдовстве мало что понимал. В его племени волшебство считалось бабьим делом, не слишком достойным воина (хотя величайшим колдуном был Один). Зато, когда Милана с Вышатой волхвовали в шатре или лесном капище, тот умело расставлял охрану и сам по морозу, на ветру расхаживал вокруг, чтобы эти двое могли вести магический бой, не опасаясь ни стрелы из тьмы, ни копья, ни ножа, ни волчьей пасти. Наградой готу был тихий голос Миланы: «Иди в шатёр, Сигвульф, не мёрзни. Мы колдовать окончили, а те до утра теперь не полезут — злые часы прошли, добрые настали. Иди же! Вышата устал, спит. Это у меня, бабы, сил на всё хватит. Будем любиться назло всему Чернобогову племени!» И все ревнивые подозрения тут же куда-то пропадали, словно отогнанные стрелами волки.