Андрей Прусаков - Печать ворона

— Ничего им не больно!

— А если тебя палкой?

Ваня хотел сказать, что это никому не нужные репейники, но подумал, что все-таки здесь чужой двор и, наверно, правда, не надо так делать. Поиграю в дру-гом месте, решил он. Иван молча пошел к калитке, думая подождать бабушку за забором.

— Ты заболел?

Ваня остановился. Повернулся. Девочка стояла близко, видно, шла за ним.

— Нет.

— К бабушке приходят, когда болеют, — сообщила девчонка. — А она всех лечит.

— Она доктор?

— Нет.

— Как же она тогда лечит? — удивился Ваня.

— Она умеет, — важно сказала девочка.

Они помолчали, разглядывая друг друга.

— Я тоже могу лечить! — заявила девчонка. — Меня бабушка научила. Хочешь, покажу?

— Покажи.

Девчонка подошла к перебитому Ваней репейнику и осторожно подняла сломанный посредине стебель:

— Подержи.

Иван осторожно взял стебель в руки, стараясь не уколоться о колючки, окружавшие красно-синие цветы. Девочка протянула ладони и задержала напротив перелома. Ее брови смешно сдвинулись, она что-то еле слышно зашептала.

— Чего ты говоришь? — не понял Ваня. Он думал, она шепчет ему.

— Не мешай! — сердито сказала девчонка. — Держи лучше!

Иван замолчал и смотрел, как она водит ладонями вдоль искалеченного стебля. Руки быстро затекли, но он стоял и героически держал растение, пока не услышал голос девчонки:

— Все. Отпускай.

Он торопливо отдернул пальцы, чувствуя, как неприятно покалывает затекшие ладони, и изумленно замер. Репейник стоял, как ни в чем не бывало, а тол-стый мясистый стебель был невредим, словно никогда и не ломался.

— Ух, ты! — прошептал Ваня. — Как это ты так?

Девчонка довольно улыбнулась:

— Я и царапины заговорить могу! У тебя есть царапины?

— Нет.

Ваня хотел спросить, что означает «заговорить», но на крыльцо вышла бабушка. Внезапно застыдившись, Иван отбросил палку. Здесь чужой двор и рубить колючки ему никто не разрешал. Но бабушка ничего не сказала. Она спустилась с крыльца и молча взяла его за руку, вытирая глаза платком.

Они вышли через калитку, и Иван так и не понял, зачем его водили к стран-ной старухе, чем-то похожей на сказочную Бабу-Ягу. Он оглянулся на ходу, и увидел девчонку, смотревшую им вслед через щель в калитке. Обходя их дом, Ваня почувствовал беспокойство и страх. Будто из окон в него целились из ружья. Из настоящего ружья! Он оглянулся еще раз, но увидел лишь тень, мелькнувшую за темными стеклами.

Через день Иван узнал, что ему куплен билет в Ленинград, и завтра он едет домой.

— Почему, бабуля, ведь лето еще не кончилось? — спрашивал он у бабушки, но та лишь гладила его по голове:

— Нужно ехать, Ванюша…

— Почему? — не понимал Иван. Ведь впереди — почти весь август, до школы ого как далеко! Но бабушка качала головой:

— Мал ты еще, чтобы понять. Надо ехать.

За день Иван обошел всех друзей и попрощался, потому что завтра он их не увидит. Рано утром надо идти на электричку до Бреста, а там садиться в поезд на Ленинград. Эх, жаль, не успел дочитать про акул…

Димка, к которому он зашел напоследок, отозвал Ваню в сторону:

— Вань, хочешь, что-то скажу? Только не обижайся, ладно?

Было видно, что Димке очень хочется что-то сообщить, просто «неймется», и Иван разрешил:

— Ладно, говори.

— Моя бабка говорит, что ты проклят! — выпалил горячую, вертевшуюся на языке новость Димка.

— Что? — не понял Иван. — Как это: проклят?

— Не знаю, — признался Димка. — Помнишь, мы тебе о Вороновой Гати рассказы-вали? Ну вот.

— Что «ну вот»? Это же сказки! — воскликнул Иван, но внутри захолодело, как перед зубным врачом с жутко жужжащей бормашиной. — Сам же смеялся!

— Смеялся, — неуверенно подтвердил Димка, — но у тебя же вон… — Он кивнул на Ванину грудь. Ивану стало страшно, и сердце, бившееся напротив жуткого следа, сковал ледяной холод.

— Ну и что? Просто родимое пятно! — сказал Иван, уже не веря самому себе. Сей-час он чувствовал, что это не пятно, а… знак. Знак чего? Ответа он не знал.

На следующий день Ваня ехал в поезде и, глядя в окно на пролетающие деревья и столбы, думал о том, что с ним случилось, и что скажет мама…

В купе, кроме него, ехал рябой дядька, от которого за пять метров несло «Беломором» и раздобревшая, как бабушкин поросенок, тетка, сразу принявшаяся опекать Ваню, как родного.