Андрей Валентинов: Печать на сердце твоем

Мертвые молчали, раненых унесли, а у живых не оставалось сил для разговоров. Где-то вдали слышались крики, ржание обезумевших лошадей, но здесь, над Четырьмя Полями, над истоптанным в черную грязь снегом, повисло молчание. К ночи ветер разорвал серую пелену туч, и над живыми и мертвыми робко проступили неяркие звезды. Вместе с тишиной вернулся холод, и живые впервые за весь бесконечный день и столь же бесконечный вечер ощутили ледяное дыхание ночи — Ночи Солнцеворота. Зима поворачивала на мороз, и те, кто еще оставался жив, застегивали полушубки и заворачивались в пропитанные потом плащи.

Их было двадцать два — живых и нераненых, оставшихся там же, где они стояли весь день. Рядом лежали их друзья — мертвые, уже начавшие коченеть, но уцелевшие не смотрели на них. Еще придет час вспомнить, оплакать, выпить горького вина на тризне — но сейчас живые радовались жизни, и это чувство было сильнее всего — и скорби, и даже гордости от одержанной победы — первой для тех, кто уцелел, и последней — для всех остальных.

Конское ржание послышалось ближе, темноту рассек неровный свет факелов, и те, что стояли среди черной грязи, начали поспешно равнять строй. Простучали копыта, из темноты, словно из холодного зимнего моря, вынырнули черные силуэты. Короткая команда, и десяток всадников уже спешивался, направляясь к отряду. Порыв ветра развернул тяжелое полотнище, и неяркий свет факелов вызолотил огромного орла, распластавшего крылья по алому оксамиту тяжелого Стяга.

— Кей! — прошелестело в темноте. В первый миг те, кто был жив, растерялись, но вот прозвучало негромкое:

«Шикуйсь! Стронко!» — и строй застыл, словно на смотре: ноги на ширине плеч, щит — в левой руке, в правой — древко копья. Копья, впрочем, оставались далеко не у всех, как и щиты, и даже шлемы. Факелоносцы приблизились, пламя осветило молодые лица, белокурые, слипшиеся от пота и крови, пряди волос — и раскрытые волчьи пасти на медных бляхах, пришитых на левом плече коротких серых плащей.

Тот, кто ехал под Стягом, медленно слез с коня и, чуть сутулясь, шагнул вперед. Кею не исполнилось и двадцати, но издали ему можно было дать все сорок. Он шагал неспешно, грузно, словно на его широких плечах уже много часов лежала неподъемная тяжесть. Впрочем, так и было — этим утром Кей Велегост, младший сын Светлого Кея Вой-чемира, начал свою первую битву, которая тянулась до самой ночи — долгой Ночи Солнцеворота.

Все так же неторопливо Кей снял шлем, провел рукой по коротко стриженным темным волосам и негромко бросил: «Старшего!» Он не стал звать сотника, поскольку знал — того уже нет в живых, как нет в живых полусотников, десятников — и еще очень многих, что лежали тут же, в черной грязи, но уже не могли стать в строй и ответить. Сто пятнадцать человек — усиленная сотня — с полудня сдерживали удар Меховых Личин, направленный в самый центр Кеева войска. Сотня выстояла, и теперь двадцать два уцелевших выравнивали строй.

Белокурые парни нерешительно переглянулись, но вот вперед шагнул один — тот, кто скомандовал «Шикуйсь, !». Рука дернулась в приветственном жесте, каблуки коротких сапог ударили в грязь.

— Старший учебного десятка Згур, Вейско Края, третья сотня. Чолом, Кей!

— Чолом, сотник.

Парень, кажется, хотел возразить, но смолчал. Спорить не приходилось.

— Из Учельни Вейсковой? — Рука в перчатке указала на бляху с оскаленной пастью.

— Да. Мы все — из Учельни, Кей. Добровольцы.

— Почему Велга послала вас, мальчишек? Тот, кто стал сотником, на миг замешкался с ответом. Затем темные глаза блеснули.

— Мы вызвались сами, Кей. Вся сотня! Государыня сказала, что это нужно Краю.

— Вас осталось двадцать…

— Двадцать два! — поправил парень и тут же замолк, только сейчас сообразив, что означает это число.

— Двадцать два… — Кей устало вздохнул и еще больше ссутулился. — От войска — едва ли половина, а я… Я даже не ранен…

Тут свет упал на лицо говорившего, и молодой сотник едва не отшатнулся, хотя и раньше видел Кея. Но сейчас, в черных сумерках, изуродованные черты смотрелись особенно жутко. Сломанный в давние годы нос, разорванные и плохо сросшиеся губы, глубокие шрамы на щеках… Лицо походило на маску — жуткую маску, подобную той, что надевали на себя Меховые Личины, перед тем как с воем и визгом бросаться на врага. Неровный свет факелов сделал страшное еще более страшным. Казалось, непогребенный мертвец встал, чтобы провести ночной смотр.