Андрей Прусаков - Печать ворона

Иван не отвечал. Похоже, история с Тунгусом повторялась.

— Я знаю, кем ты был в бригаде! — вдруг сказал Мирзоев. — У меня там друзья. Они говорят, ты чумошником был, молодых не мог воспитать! Ты слабак, да? Правда это?

— Твое какое дело? — ответил Иван. Он почувствовал, что и здесь его не оставят в покое. Мирзоев придвинулся вплотную. От него веяло перегаром, и слова он произносил медленно, словно перемалывая что-то во рту:

— Я тебе помогу! Никому не скажу, кем ты был в бригаде. Только ты сделаешь, как я хочу!

— Чего ты хочешь? — устало спросил Иван. Он хотел лишь одного: лечь спать, ведь через два часа снова в патруль.

Мирзоев прерывисто задышал и полез рукой в ширинку:

— Пососи! Клянусь, никто ничего не узнает! Я всем скажу, что ты свой парень, нормальный пацан! Никто тебя не тронет здесь, даже когда мы уйдем. Бояться бу-дут! Давай!

Иван ошалело смотрел на дембеля, потеряв дар речи.

— Давай, пососи, — упрашивал Мирзоев, трясясь от возбуждения, — пойдем туда, — он махнул рукой на стоявший неподалеку туалет, — там никто не увидит!

— Сам у себя соси! — ошалело ответил Иван и, повернувшись, зашагал к казарме.

— Пожалеешь, сука! — сдавленно крикнул вслед Мирзоев. — Сгною тебя здесь, понял!

Иван вошел в помещение. Дремлющий узбек-дневальный из молодых встре-пенулся и вытянулся на тумбочке, но, узнав Ивана, вновь понурил голову, борясь с подступавшим сном.

А у Ивана весь сон прошел. Он тихо прокрался между двухъярусных крова-тей, скинул сапоги, не разбирая постель и не снимая одежды, залез на свою койку. Иван ожидал от дембелей чего угодно, но не такого. И они еще называют его чумошником! А кто же они? В голову лезли мысли, одна неприятней другой. Здесь дембеля обладали властью, почти все имели сержантские звания, что позволяло вполне официально издеваться над молодыми. А теперь они возьмутся за него. «Жалко, что я не Брюс Ли, — с сожалением думал Иван, — я бы им показал…»

Он вдруг вспомнил стаю, разметавшую лиговскую шпану, и вздохнул. Вот бы и сейчас так! Иван повернулся и посмотрел в окно. Черным-черно. Иван пред-ставил себе, как далеко лететь им ему на помощь, как трудно… Нет, все это было давно и так далеко, что уже казалось сном. Вся гражданская жизнь казалась забы-тым счастливым сном. И вороны не придут. Даже если бы он мог позвать их, они не прилетят. От Питера до Ташкента больше трех тысяч километров. Надо самому решать свои проблемы. Знать бы только, как…

После той ночи Мирзоев не оставлял Ивана в покое. Сержант придирался даже сильнее, чем к молодым, но Иван терпел, зная, что скоро Мирзоев уйдет на дембель. Правда, глядя на нападки Мирзоева, и остальные резко охладели к но-вичку, при случае тоже стараясь насолить.

Постоянно ходивший разводящим Мирзоев подставил Ивана, незаметно вы-тащив два патрона из магазина, а потом устроил проверку в присутствии прапор-щика.

— Где два патрона? — спросил Мирзоев, не скрывая злорадной усмешки. — Това-рищ прапорщик, я же говорил, что Воронкову на кухне надо работать, а не в пат-руль ходить!

— Где два патрона, Воронков? — спросил прапорщик, старый узбек, которому оставалось полгода до пенсии, и он панически боялся любых неприятностей. — Ай-яй, куда ж ты их дел?

— Не знаю. Не было их, наверно.

— Как «не было»? — вскинулся Мирзоев. — Полный магазин тебе давал! Ты проверял?

Иван не проверял, и крыть было нечем. Сержант грамотно подставил его, и после рапорта дежурного прапорщика Ивана отстранили от патруля и дали три наряда на кухню.

Вынося бачок с отбросами к помойной яме, Иван столкнулся с Мирзоевым. Дед насмешливо разглядывал его, а когда Иван прошел мимо, внезапно толкнул его ногой пониже пояса. Иван едва не упал, расплескав помои.

— Давай, иди! Чего встал? — прикрикнул Мирзоев. Иван посмотрел на него с не-скрываемой ненавистью. Что стоило ему сейчас размахнуться и выплеснуть дурно пахнущую жижу в эту ухмылявшуюся морду! Но он не посмел. Довольный выход-кой, Мирзоев удалился, насвистывая песенку.

Вечером после наряда, не торопясь идти в опостылевшую казарму, Иван присел на колоду, достал книжечку гениального французского мыслителя и про-читал: «Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам. Люди большого ума все замечают и ни на что не обижаются». Он понял, о чем это, и улыбнулся. Но тоска по Ленинграду, по родным и друзьям терзала день за днем. Зачеркнутых чи-сел в календарике становилось все больше, но шли они медленно, так медленно, что можно сойти с ума.