Елена Силкина - Таминко

Бегущая вода постепенно унесла мыльную пену и продолжала струиться, лаская кожу обволакивающим теплом, щекоча мелкими пузырьками, рождая странное ощущение осторожных, изучающих, будоражащих прикосновений.

— Ты там уснула? Тебя уже долгое время не слышно.

— Я не подумала, чем можно вытереться, — призналась она, обращаясь к каменному выступу, из-за которого доносился голос.

— У меня шерстяное одеяло, больше ничего нет. Иди сюда, я тебя заверну.

Шерстяное одеяло? Ну, она спокойно может носить шерсть на голое тело, это её почему-то не раздражает. «Иди сюда»? Вот так, как есть, без одежды? Она вдруг поняла. И тут же, не колеблясь, выбралась из воды.

Он шагнул из-за скалы, в руках у него и в самом деле было одеяло. Она безмолвно подошла почти вплотную и остановилась, потом сделала ещё один, совсем маленький шаг и оказалась и в одеяле, и в руках у Таминко. И… О-о, как он умеет целоваться, пожалуй, у него есть ещё одно высшее образование, третье. А у неё и тут пробел.

Но это им обоим не помешало…

Они провели возле горячего источника оставшуюся часть дня и целую ночь, и всё это время и не спали, и не разговаривали.

Усталости она не чувствовала, одышка также не давала о себе знать. С непривычки ломило всё тело, но она не жаловалась. В бурю новых чувств постепенно и настойчиво вползало одно очень знакомое, которое преследовало её в последние несколько лет — отчаяние. Таминко молчал, ничего не говорил о будущем. А она… Она тоже молчала. Традиционно индейские женщины больше молчат и не задают вопросов. Мужчина сам всё скажет. Или не скажет. Если не скажет, то настаивать и что-либо требовать бесполезно, в этом смысле мужчины всех национальностей одинаковы…

Тёплый каменный пол возле источника грел спину сквозь одеяло, ветер не залетал сюда, под низкий скальный козырёк, и вечный густой полумрак не позволял разглядеть выражение лица, даже лёжа вплотную.

— Сегодня мы сможем вернуться, — вдруг сказал Таминко. — Там разобрались.

Голос его звучал слишком ровно и, как ей показалось, безразлично, даже отчуждённо.

— Вернуться… — как эхо, отозвалась она. — Сказка закончилась. Вернуться, уйти отсюда, даже уехать… Надо машину найти, если она всё ещё там…

Сильные гладкие плечи под её руками окаменели, а затем он резко высвободился из её объятий и откатился в сторону.

— Ты хочешь уехать, всё забыть и никогда больше не возвращаться?!..

Вот теперь его голос звучал гневно, даже яростно. На что он разозлился? Разве она не сказала то, что он хотел услышать?

— …Так всегда и поступают все белые женщины — проведут романтическую ночь, или две, или три, а потом уходят, чтобы выйти замуж за своего, за белого, пусть он в двадцать раз слабее, жалкий, трусливый, бессильный… — ух, с каким отвращением он произнёс это слово, прямо как выплюнул, похоже, цитировал кого-то из «бледнолицых».

Это о чём? Она ничего не поняла.

И закричала на весь каньон:

— Я хочу остаться здесь, в этой пещере, навсегда!.. С тобой, — прибавила упавшим голосом и испугалась. Сейчас он скажет ей, чтобы она катилась отсюда прямо сию минуту со своими претензиями, а у него давно красивые и нетребовательные девушки-тэнноми в очередь выстраиваются, и она им не конкурентка. И вообще ему лишаться своей свободы рано, он ещё не весь бизнес организовал…

— Хочешь сказать, что поедешь со мной в посёлок и останешься в резервации, чтобы жить в моём доме? И выучишь язык тэнноми, и будешь стирать и готовить, и разговаривать с простыми женщинами о консервировании, которое ты так не любишь? Станешь изгоем среди своих, и всё это ради меня?

Ой-ой-ой, каким язвительным вдруг сделался, если бы она ещё заслужила такое недоверие, совсем было бы хорошо, можно как следует отыграться за все столетия на одной глупой, действительно несовременно романтичной белой…

— И поеду, и выучу, у меня способности к языкам, и готовить могу, готовлю же я для себя, почему бы на двоих не приготовить, велика проблема! — вот тебе, она тоже умеет быть язвительной. — Кто меня там примет-то, поедом же съедят! Ни один белый никогда не станет в резервации полностью своим, несмотря на любые старания, хоть из кожи вон вылезет! — теперь уже цитировала она. — Меня не примут!

— Не все и далеко не сразу, но примут. Я сделаю так, что — да. А сразу — пусть только попробуют обидеть, будут иметь дело со мной и не только со мной.

Похоже, он начинал говорить по-английски несколько неправильно, когда выходил из себя.