Лорел Гамильтон - Поцелуй смерти [Litres]

– Мне никогда не хватило бы силы его убить, – ответила она все еще детским голосом, но интонация, резкость в этом голосе были совсем не детские.

– Но ты нашла кого-то, кто это сделал. Так?

– Они хотели меня от него спасти. И я хотела, чтобы меня спасли. Тебе не понять, как это было.

Я вздохнула:

– Ты не первое в моей жизни дитя-вампир, обращенное педофилом.

– Он заслужил смерть.

– Кто б спорил, – кивнула я.

– Тогда не надо мне делать больно. Я не хочу больше!

Она вызвала ровно столько слез, чтобы заблестели эти ее большие глаза.

– Отличная работа, – сказала я. – Сперва я подумала, что ты не владеешь актерским мастерством в той степени, чтобы скрыть страх, но на самом деле ты хотела, чтобы я его видела. Ты хотела, чтобы все видели. Надо было мне догадаться, что выживать так долго в таком теле мог только хороший мастер манипуляции.

– Слезы и жалость – мне больше нечем себя защищать. И никогда не было ничего другого.

Ульрих двинулся к двери.

– Не могу смотреть, почти точно в цель попадает.

– Пойди проверь, как твой напарник. И не забудь: она бы тебя убила на месте.

– Я не стала бы! – возмутилась она.

Я посмотрела ей в лицо.

– Врешь.

Она зашипела, и неожиданно для всех перестала быть девочкой-подростком. Глаза стало заволакивать свечением, означающим, что сейчас она к нам обратит всю свою вампирскую сущность. Она слишком слаба, чтобы перейти в этот режим, не дав нам намека.

– Блейк? – спросил Мердок и приложил приклад к плечу. Его напарник сделал то же самое.

– Прекрати. Или тебя застрелят в сердце и в голову прямо на месте.

– Лучше быстрая смерть, чем чтобы тебя начинили цветами и обезглавили.

– Это все не для тебя, Шелби. Это для тел.

Свечение в глазах начало гаснуть.

– Каких тел?

– Убитые вампиры. Мы должны отрезать головы и вырезать сердца, чтобы они не могли встать из могилы.

– А зачем тогда все это мне показывать?

– Помоги нам найти тех, кто убивал, и, быть может, тебя с ними не казнят. Но если ты нам не поможешь, и они снова кого-нибудь убьют, когда ты могла бы нам помочь этого не допустить… – я показала на колья, – тогда это будет для тебя.

– Если я тебе скажу, где они, они меня убьют.

– Если я их сперва не убью, Шелби. У меня тут с собой целая группа из СВАТ, и мы их убьем. Они не будут больше тебя ни бить, ни обижать.

– Меня кто-нибудь другой обидит. Я слишком слабая.

– Вступай в Церковь Вечной Жизни: у них есть приемные семьи для вампиров-детей. Ты будешь с такими же, как ты, и это все будет по закону. Сможешь учиться в колледже, найти работу, иметь нормальную жизнь.

– В Церковь вступить – это пить кровь твоего мастера, и тогда он будет моим хозяином. Я не хочу никому быть рабыней.

– Клятва крови дается для единственной цели: чтобы вампиры не убивали людей – что ты и делала. Сильный мастер города может удержать своих подчиненных от следования голоду крови.

– Он слишком силен, и ты тоже, Анита Блейк! Это же не то что клятва крови обыкновенному мастеру города, это утратить собственную волю! Ты нас обращаешь в людей, что слепо следуют за красавчиком-вождем и его шлюхой на крови!

Я улыбнулась:

– Брань на вороту не виснет, Шелби. Обзывай меня как хочешь, но на твоих глазах убили двух сотрудников полиции, и ты ничем этому не помешала. По закону ты виновна не менее тех вампиров, что всадили в них клыки, и за это ты будешь казнена. Помоги нам их найти – и это будет для тебя лазейка, через которую ты ускользнешь и будешь жить.

– Я уже мертва, Анита Блейк.

– Еще нет. Ты живешь – ходишь, разговариваешь, думаешь, ты – по-прежнему ты. Нежить – не мертвец. – Я пошла к двери, открыла и сказала туда: – Вносите.

Двое полицейских внесли черный продолговатый пластик – обернутое тело. Лицо бледное, и на нем застыло выражение, которое было перед гибелью. Это был тот вампир, что пытался спрятаться за человеческой девочкой, и я его застрелила. Сейчас я должна закончить работу.

– Кладите на брезент, на середину, – сказала я.

Полисмены положили тело куда я сказала. Один из них слегка споткнулся, и из пластика вывалилась рука, болтающаяся тряпкой, как бывает только при истинной смерти.

Шелби ахнула, и я подумала, что это может быть неподдельно.

Развернув пластик, я посмотрела на мертвого вампира. Раны в груди засохли и почернели по краям, но кровь оставалась еще достаточно красной, чтобы застегнутая рубашка расцветилась алым, бурым и последним цветом почти любой крови – черным. Пусть говорят, что смерть – это долгий сон, но мертвое тело с сонным не перепутаешь. Даже обморок не дает такого бескостного падения, как у только что умершего. Некоторые вампиры тут же коченеют, но этот был недостаточно для такого стар и вел себя как любое мертвое тело, ставшее таковым не более двух часов назад, разве что кровь не образует гематом, как бывает у человека.