Лорел Гамильтон - Поцелуй смерти [Litres]

– Ты про такую фигню слышал что-нибудь когда-нибудь?

– Не точно такую же.

– В общем, это значит «да»?

– До меня доходили слухи о недовольстве самой идеей, что в Америке будет правящий совет всех вампиров. Существуют опасения, что старые члены совета, оставшиеся в живых, просто перенесут сюда лавочку и будут править, как правили раньше. Предотвращение такого развития событий было одной из главных причин, по которым большинство одобрило создание мной американского Совета вампиров. Мне и здешним вампирам доверяют больше, чем старым мастерам Европы.

– Я достаточно знала старый Совет, чтобы с этим согласиться.

– Я не слыхал, чтобы какие-то вампиры действительно рассматривали возможность существовать вообще без мастера. О таком могут мечтать лишь самые юные среди нас.

– Те вампиры, что здесь, они да, юны. Ни одного старше ста, большинство между пятьюдесятью и двадцатью, и есть еще десять и моложе.

– И все они американцы?

Я постаралась припомнить:

– По-моему, да.

– Американцы – и живые, и нежить, – публика особенная. Свой идеал свободы они ценят выше всего того, о чем мечтали бы все остальные из нас.

– Страна у нас молодая.

– Да. В иные времена и эпохи Америка ширилась бы и строила империю, но вы слишком поздно повзрослели. Мировые лидеры и военные ни за что бы сейчас не допустили таких завоеваний.

– А неплохо бы начать оставлять себе немножко тех территорий и ресурсов, за которые гибнут наши солдаты.

– Ma petite, ты тайная империалистка?

– Просто надоело смотреть по телевизору, как погибают наши парни и девчонки, ничего за это не получая, кроме мешков для трупов.

– Свободу и благодарность тех людей, которым вы помогаете, – сказал он очень мягко.

Я засмеялась:

– Ага, они так благодарны, что все время пытаются нас взорвать.

– Что ж, Америка становится взрослой в необычный момент истории, с этим я согласен.

– В общем, эти ребята готовы лучше умереть, чем рисковать быть связанными с тобой обетом крови. Но я настолько хорошо их чувствую, будто они и так принадлежат нашей линии крови.

– Интересно и неожиданно. Ты уверена, что они к ней не принадлежат?

Я сделала глубокий вдох, выдохнула, сосредоточилась и попыталась на эту тему подумать, ощутить то, что ощущала. И открыла Жан-Клоду это ощущение, чтобы он чувствовал вместе со мной. Перестала говорить, раскрывшись, чтобы он мог взять это ощущение прямо из моего разума.

– Я подумаю об этом.

Он чуть отодвинулся, слегка приподнял щиты.

– Ты о чем-то подумал, что мне должно не понравиться?

– У меня есть одна мысль, только и всего. Я хочу ее обдумать и спросить мнения некоторых старших, которым я больше всего доверяю, перед тем, как поделиться ею с тобой.

– Когда-то ты мне просто соврал бы.

– Когда-то, ma petite, ты бы не заметила, что я от тебя что-то скрываю.

– Я тебя знаю, – сказала я.

– Мы знаем друг друга, – ответил он. – Доверишь ли ты мне, чтобы я сохранил эту мысль про себя, пока не сочту, что готов ею с тобой поделиться?

– Я бы предпочла знать.

– Доверишь ли ты мне?

– Да, – вздохнула я. Но про себя подумала: «Я хочу знать» и снова оказалась у него в голове. Он меня осторожно отодвинул.

Мой наблюдательный пункт переместился и оказался не в самой его голове, а перед Жан-Клодом, чуть выше. Так бывало при этом дистанционном наблюдении, пока я с ним не освоилась, но сейчас это Жан-Клод меня чуть оттолкнул.

И улыбнулся мне – глаза кобальтовой синевы, такой истинной темной синевы, какой я ни у кого другого не видела. Глаза, потом черные кудри, рассыпавшиеся поверх поблескивающего красивого торса, крестообразный маленький шрам на груди, гладкий бугорок под пальцами. Как только я вспомнила физическое ощущение, сразу оказалась ближе, как при наезде камеры.

На этот раз он отодвинул меня более решительно, и уже не улыбался, на меня глядя. Я знала, что он видит меня в этом темном переулке, как и я видела его элегантный кабинет.

– Ты сказала, что мне веришь.

– Я верю.

– И все-таки напираешь, все-таки ищешь, где край.

Я пожала плечами:

– Прости, я не нарочно.

– Не нарочно, но все-таки ты это делаешь, ma petite.

Я снова пожала плечами:

– Нельзя же осудить человека за попытку?

– Можно, – ответил он. – Je t’aime, ma petite.

– И я тебя люблю, Жан-Клод.

Он закрыл между нами связь, крепко и плотно прикрыл свою метафизическую дверь. Он о чем-то подумал, и если бы я настаивала, мог бы мне сказать. Но я усвоила, что когда Жан-Клод мне говорит, что лучше мне чего-то не знать, обычно он оказывается прав. Неведение – не блаженство, но и знание – тоже не оно. Иногда, бывает, знаешь больше, но это не делает тебя счастливее.