Лорел Гамильтон - Поцелуй смерти [Litres]

– Видишь, – сказал он.

Я отпустила его топать с другими, которым сейчас помогали встать. Не знаю, не надо ли было держать его рядом с собой, чтобы за ним приглядывать, или убрать подальше, чтобы голову не морочил. Почему он так мне действовал на нервы? Ответ: потому что правду сказал. Я своего первого мертвеца подняла случайно, еще когда была подростком, первый призрак увидела в десять лет. Мертвые всегда ко мне тянулись. Другие маршалы – это люди, которые просто хорошо умеют убивать монстров. А я сама монстр.

Одна девушка запуталась в цепях, я подхватила ее под локоть, не дав упасть.

– Спасибо, – сказала она тихо, обернулась и увидела, кто ее тронул. Тихо взвизгнув, она стала вырываться. Я секунду еще ее держала, ошеломленная исходящим от нее, от всего ее существа страхом. Он полз у меня по руке, обволакивал язык. Страх ощущался на вкус. Так бывает, когда страх исходит от оборотня или человека. Все, что тебя боится, для тебя еда.

Я ее отпустила, и она упала, не сумев сохранить равновесие. Другие вампиры попытались ей помочь, но им тоже было трудно. В конце концов ее поднял Зебровски.

Вампиры смотрели на меня, и за их угрюмостью, за гневом читался страх. Чего могут бояться монстры?

Естественно, других монстров.

Я поймала на себе взгляд Блондинчика, но припечатала меня этим словом бабуля:

– Монстр!

Я ответила единственное, что пришло в голову:

– Для тебя, бабуля, маршал Монстр.

– И почему у меня нет никакой стильной клички?

– А тебя никто не боится, Зебровски, – ответила я, улыбнувшись ему в благодарность за попытку обратить все в шутку.

– Да где уж мне, размазне, против твоей крутизны.

– Это так тебя жена называет?

– А вот это уже ниже пояса, – заметил Смит.

Зебровски ухмыльнулся:

– А я не парюсь, что ты во всем круче меня, Анита. И никогда не парился.

Не будь я сейчас вооружена до зубов, не окружай нас кровожадные вампиры, да не гляди столько других копов, я бы его обняла.

– Спасибо, Зебровски.

Но глазами я попыталась ему показать, как много это для меня значит. Такой момент мужской дружбы, когда на самом деле невозможно выразить проносящийся в голове вихрь эмоций.

Он улыбнулся – не обычной своей нахальной вызывающей улыбочкой, а нормальной улыбкой, и глаза были усталыми и какими-то нежными. Он кивнул, я улыбнулась в ответ, и все. Он понял, что я поняла, что он понимает. Одна фраза, два взгляда и кивок. С любой женщиной тут было бы не меньше пяти минут разговоров. Мне повезло, что я мужским языком владею свободно.

Зебровски был занят разговором с позвонившим Дольфом, так что отвести еще семерых вампиров в большой грузовой лифт мне помогали Стивенс, Ульрих и Смит. Я решила держать Блондинчика рядом с собой, потому что раз он мне на мозги так сильно действует, непонятно, насколько он может другим заморочить голову, и доверять ему нельзя. К тому же убрать его от себя – значит признать, что он мне действует на мозг, и я не знаю, что с этим делать. Для меня единственный способ борьбы с чем бы то ни было – лицом к лицу, поэтому Блондин остался со мной. Но он даже вполовину не так меня доставал, как лифт. Это была голая металлическая клеть, в которой нужно было тянуть рычаг управления. Открывалась она в холодноватую темную шахту двойной дверью – решетчатой деревянной и второй, из металлической сетки, но в остальном была настоящей клеткой, открытой со всех сторон. Ящик смерти, если кто-то сможет забраться наверх.

Смита я поставила управлять лифтом. В прошлый раз он это уже делал и нас не разбил об стенку. Автомат я закинула на плечо, прижалась к нему щекой и выдохнула, так что стояла ровно, направив ствол вверх, в переплетения решетки.

– Почему вверх целишься? – спросил Стивенс.

– Бывают вампиры, которые умеют летать, – ответила я, не сводя глаз с шахты.

– Я думал, киношная чушь, – сказал он.

– Не киношная чушь. – Я расслабила глаза, рассматривая темноту над нами, высматривая движение. Любое движение, потому что не должно быть никакого.

– Поехали, – сказал Смит.

Я чуть согнула колени, приготовилась, все так же всматриваясь в темноту над головой.

– Поехали.

Лифт дернулся, ожил. Как будто под тобой закачалась палуба. Потом рывки кончились, мы плавно поехали вниз.

– Мало кто смотрит вверх, – сказал Блондин вопросительно.

– А я и есть мало кто.

Это было сказано тихо – мое внимание все было сосредоточено на уходящей от нас темноте. Пока что двигались только мы и тросы. Я заставила себя не фиксироваться на них, а смотреть рассеянно, ни на что конкретно – как высматриваешь в лесу зверей на охоте. Не оленя ищешь, а шевеление. Как только заметишь, так позволяешь мозгу сообразить, чем это шевеление вызвано и виден ли контур этого шевельнувшегося. «Не смотреть» ни на что конкретное, а все время заставлять глаза высматривать то, чего нет, на самом деле труднее, чем кажется, когда так много четких предметов, на которых можно остановить взгляд. Глаза хотят смотреть на что-то, и мозг тоже хочет определенности, а не зыбкости.