Симона Вилар - Чужак

При падении древлянин выронил оружие. Возле его раскрытой ладони лежала исполинская дубина, обожженная для крепости, со вбитыми в щели осколками кремня. И юноша схватил ее, с тонким визгом обрушил сверху, метя в открытые глаза древлянина. Опять обрушил, опять. Слышал, как хрустело, видел брызнувшую кровь, но продолжал бить. Только потом, разглядев месиво под ногами, где только что было разрисованное лицо врага, отшатнулся. И его тут же скрутило, вырвало…

Сверху шумели, кричали. И кричали радостно. Любомир наконец смог выпрямиться, вытирая губы тыльной стороной руки, огляделся. Неужто отбились? По улыбающимся лицам и радостным возгласам было похоже на то. А тут и отец оказался рядом.

— Ты здесь? Неужто…

Отец увидел тело древлянина у ног сына, усмехнулся. И Любомир заулыбался.

— Тато я смог!

— Вижу, сокол мой. Так ты и хоробром отличным стать сможешь.

— Тато, неужто мы отбились? — Лицо Микулы стало серьезным.

— Это только первый приступ. Но басурмане еще не отступили. Еще пойдут, и тогда…

Он ушел отдавать приказы. Любомир озирался, видел тушивших пожары мужиков, видел устало дышавших кметей. И, наконец, вспомнил, куда и зачем его посылала мать. Пошел было, но потом вернулся, поднял палицу древлянина. С ней было как-то надежнее. Хотя тащить и палицу, и котел с горячей водой было неудобно.

— Где тебя носило? — неласково встретила его мать.

— Я сражался! — гордо вымолвил Любомир. И вдруг добавил: — Каринка, Бояна убили.

Она только застонала, откидываясь на солому. А мать как-то странно посмотрела на него и постучала костяшками пальцев себя по лбу под головной повязкой.

— О своем думай, о ребеночке, — говорила, успокаивая плачущую Карину, боярыня. Возилась меж ее расставленных ног. А Любомир сидел в углу, поставив у стены палицу. Почему-то сейчас не мог и глядеть на нее. Она была вся в крови. И как это он не побоялся? А может, потому, что побоялся, и смог? Но ему вдруг нестерпимо захотелось пойти на заборолы, встать рядом с отцом, а не сидеть тут, с бабами. Роды принимать не мужское дело.

Микула озирал со стены собирающихся для новой атаки древлян. Он видел, что они подготовили оструганное бревно для тарана, мотают веревки с крюками-«кошками», готовясь забрасывать их на частокол. Но не менее опасны были стрелы с горящей паклей. Микула оглядывался, смотрел на тушивших пожар. Загорелась гонтовая крыша на главном тереме. Мужики лезли по ней, накрывали пламя сырыми шкурами. Но шкуры уже начинали дымиться, а древляне не прекращали стрельбу, метя в тушивших. Вот один из них забрался повыше и тут же замахал руками, стал падать, пронзенный стрелой. Древляне же вновь завыли, заголосили, пошли на приступ. Сверху Микула видел, как они на бегу подхватывают на левую руку щиты, вскидывают правую с оружием. От Городца на них летели стрелы, слышались щелчки тетивы о кожаные рукавицы лучников. А там и вскрикнул кто-то, когда сулица вонзилась прямо в лицо. Страшно было смотреть, как опрокидывается человек с торчащим из щеки древком.

Но Микула не зря учил свою дружину. На бросающихся к частоколу Городца древлян с «кошками» лили горячую воду. А там подняли над воротами и котел со смолой. Вовремя управились, и когда древляне разогнались и ударили с силой… Больше они не били. Бросив бревно, выли и кричали, многие катались по земле, ни на что не похожие, черные и дымящиеся. И вновь лучники с заборолов посылали стрелу за стрелой вслед отступающим. Почти каждая из них находила свою жертву. Враги не успевали прикрываться щитами, вскрикивали от боли.

Микуле на миг подумалось, что, может, древлянам и не по зубам окажется Городец. Может, оставят его в покое, решив, что мирный Киев — более легкая добыча. И еще отчего-то подумалось об ушедшем Даге. Едва рана того затянулась, дружинник сразу поднялся и ушел. Такой витязь, а не посмел остаться. Что ж, каково ему будет поглядеть в глаза Микуле, когда они отобьются. Или падут…

Но Дир с Малом уже решили, как разделаться с Городцом. Древляне, прикрывшись на варяжский манер стеной щитов, приблизились к частоколам и стали беспрерывно метать за ограду горшки с горючей начинкой. Причем метили именно туда, где, как заметили, было меньше всего защитников. И осажденным теперь приходилось не столько защищать частокол, сколько тушить огонь. Но стоило кому-то отвлечься на это, как стоявшие поодаль лучники начинали разить стрелами. Почти никто не мог высунуться над изгородью, а пламя занималось все сильнее, и теперь Микула с ужасом наблюдал, как оседают бревна частокола, особенно у дальних строений заднего двора. Боярин криком послал туда подмогу, оставшимся же вновь велел поднимать на стену котел со смолой. Свою ошибку он понял, когда древляне неожиданно кинулись в обход. С ужасом осознал, что те будут таранить не заваленные изнутри ворота, а частокол, где горели бревна.