Симона Вилар - Чужак

— А может, Дир просто на красу твою подался? Вон в Киеве давно говорят, что Лада его на тебя направила.

Карина только чуть сжала губы. Не ответила. Микула же глядел словно сквозь нее.

— А то, что ты мне про Резуна поведала… Гм. Знаешь, Каринка, а я ведь давно в чем-то таком подозревал его. Еще когда Любомир мне о наскоке древлян на войско Дира рассказывал. Потом вроде как разуверился. Ведь Резун и с хазарами ладно бился, и когда рындой при княгине Милонеге состоял да за охраной города следил — справлялся как должно. Да и потом… Было мне муторошно, когда Раж-Тархана порезали. Ну да тут мы с тобой никогда правды не узнаем. Зато в степном дозоре Резун себя славно показал. И во время набега уличей. Наворопник Олега, говоришь? Поверь, я знаю, как тяжко быть наворопником, самому некогда случалось. Грязная это работа, чести мало, а вот дерьма наешься предостаточно. Только раз твой Резун и в дерьме этом сумел так себя показать, что киевляне его полюбили, — не совсем он злодей. Ну-ну, не сверкай очами. Хвалить его я все одно не стану. Другое скажу. Он сына моего некогда спас, Любомира. Тогда я поклялся, что однажды тоже ему помогу. А вот если я бабу его спасу, да еще беременную, — как думаешь, будет ли это исполнением клятвы?

У Карины глаза наполнились слезами. Она схватила тяжелую мозолистую руку боярина Селяниновича и поднесла к губам.

Тут даже Микула смутился.

— Ладно, ладно, ведь и ты мне не чужая. Давай лучше подумаем, как тебя понадежнее схоронить. Как я уже сказал, отправлять тебя никуда не стану. Городец — усадьба не маленькая, найду, где спрятать. И братучадо пусть тут трется, мне один лишний рот не в наклад будет. А вот Третьяка я, пожалуй, ушлю с рудокопами. Он всегда при тебе состоял, не хочу, чтобы тут шастал да внимание привлекал. Ну, кажись, пока все. Так что иди, девица…гм, молодуха непраздная, почивать. В одной избе для приживал тебя пристрою, не обессудь. Сам же завтра в Киев переправлюсь, узнаю новости. А Любаве скажу, чтоб молчала о тебе. Она хоть и дура баба, а ослушаться меня не посмеет. И вот еще, я не скажу о твоем прибытии даже Бояну. Сама знаешь, каков он, пойдет правду вещать где надо и не надо. Хотя сейчас он вроде тихо сидит. Скорбит. Ведь Белёна как-никак была его любимицей.

Карина невольно ахнула.

— Что с ней?

И тогда Микула поведал, что несколько дней тому певунья киевская удавилась. Жихарь домой пришел, да еще со Стоюном, а она в петле болтается. Стоюн тут же умом и тронулся. А Жихарь что — похоронил жену как надо, даже дом спалил, якобы жилье это несчастливое. Сам же теперь в усадьбе Стоюна поселился, как ближайший родич и наследник. Но люди говорят — богатые требы Велесу Жихарь принес. А пошто — разве угадаешь. Может, так он скорбит, а может, благодарит подателя богатств, что теперь первым мастером в Киеве стал.

Он еще не закончил говорить, как Карина так залилась слезами, что Микуле пришлось ее успокаивать. Говорил, что и дитя может грустное родиться, раз мать волю горю дает. Но сколько бы ни утешал, Карина никак не могла остановиться. И страшно ей было, и горько за Белену. И казалось, что никогда к ней больше не вернется прежнее спокойное житье.

Микула, как и обещал, на следующий же день отбыл в Киев. А к вечеру почти половина жителей Городца столпилась на берегу, все глядели на город за рекой, где то начинало стучать, то смолкало било на вечевой площади. И дым плыл там, едкий, темный, совсем не похожий на дымы от урочища дегтярников. Но на другой день вновь сияло солнышко, освещая вышки Горы, белесыми облаками светлели цветущие яблоневые сады, сновали лодки у причалов Почайны. Кое-кто из зареченцев осмелился переплыть Днепр и принести вести боярыне Любаве. Оказывается, Дир не только ввел в город орду древлян, но и с их помощью разгромил слободки плотников-новгородцев, которых в последнее время немало поселилось в Киеве. Киев рос бурно, а так как новгородцы считались лучшими мастерами-строителями, им тут хорошо платили. Вот они и съехались в город. Себе на погибель, как оказалось, ибо Дир объявил их доглядниками Олега. Киевляне были возмущены его самоуправством, однако все же не пошли против своего князя, хотя кое-кто из новгородцев и стал бить в било, желая собрать киевлян и просить у них помощи. Не вышло. И теперь киевляне отсиживаются по усадьбам, опасаясь, как бы Дир с помощью тех же древлян не начал и им старые обиды припоминать. Люди ропщут, говорят, что даже наемники-хазары не посмели принять участие в резне, схоронились в еврейском квартале у Жидовских ворот. О боярине же Микуле сказывали, что он с другими нарочитыми людьми сидит на Горе, в детинце, где Аскольд объясняет, сколь важно сейчас держаться древлян.