Елена Баукина - Ласточки улетают осенью (СИ)

— Дошутишься ты, Лили! — воскликнула Садрин — Ох, дошутишься! Крестьяне суеверны и злопамятны. Наточат рогатины, прогонят прочь из леса, никого не спросят. Что я тогда стану делать без тебя?

Лили выпятила грудь и упёрла руки в бока:

— Не прогонят: я пугаю наглецов, но зла не делаю. Лучше пошли скорее, — поторопила весело Лили, хватая за руку Сандрин. — Папаня собирался в первый раз побрить Антуана. Вот где потеха!

Крики бегущего крестьянина ещё долго раздавались в лесу.

Кошачий народ фелисов жил в лесном мире с незапамятных времён. Они считали себя порождением Великой Рыси. Небольшой дом семьи фелисов скорее напоминал логово зверей, чем жилище. В стенах зияли щели, а с крыши густым пологом свешивался какой-то седой лишайник. Лили иногда срывала его пучками и заваривала в котле от разных болезней.

Девушки вошли в лачугу, скрипнув еле державшейся на петлях дверью. Сандрин любила приходить в их дом, наполненный лаской и семейным теплом. Фелисы не стремились к богатству, как люди, спали на голых лавках, окутываясь шкурами животных, питались дичью. В доме не было отдельных комнат или перегородок. Кособокая, наспех сделанная мебель — стол, лавки и несколько стульев с большим количеством кошачьих царапин — вот и всё. Один угол был сплошь завален силками, искусно сплетёнными из лозы.

— Доброго утра вашему дому! — поздоровалась Ласточка, выжимая влагу из рукавов туники.

Семья Ирвина давно знала Ласточку и принимала её с особым теплом и добродушием. Сандрин любила своих лесных друзей и часто навещала их и охотилась вместе.

— Наша Ласточка! — нежно пропела мать Лили Глорис и ласково улыбнулась.

— Лили, подай полотенце, — обратился к дочери Ирвин, заметив мокрые волосы гостьи.

Сандрин застала семью Ирвина за обычными повседневными заботами. Глорис плела силки для ловли диких птиц. Ласточке казалось, что годы совсем не меняли её лица. Пшеничные с проседью волосы Глорис пахли как-то особенно.

Фелис Ирвин склонился над сыном; солнечные блики из маленького оконца, затянутого сомовым пузырём, бегали по его могучей спине. Отец и сын были раздеты по пояс. Все фелисы почти не стригли волос на голове, считая их хранилищем силы, поэтому не только женщины, но и мужчины отращивали их как можно длиннее. А вот бритьё бороды считалось добрым знаком. Особенно перед охотой. Правда, бороды Антуан ещё не имел. Юношеский пушок кое-где пробивался на подбородке. В доме пахло мокрыми волосами, шерстью и мылом.

— Мыль, мыль тщательнее, кожу… кожу, надо распарить, — учил отец сына, строго смотря на его неумелые действия. В янтарных глазах Ирвина было выражение отцовской гордости. — Намочи мыло, намочи лучше. Ты бриться собираешься или вешаться?

— Не дави на него, Ирвин, он сам справится, — мягко попросила Глорис, ловко сплетая прутья.

— Папа, — протянул ломающимся голосом взъерошенный угловатый парнишка с намыленным до самых кисточек рысьих ушей лицом; под носом у него надулся и лопнул огромный пузырь, — Много ещё мылить?

Юный Антуан был особым предметом заботы для всей семьи. Как-то весной, пока ещё лежал талый снег, мальчишка попал в волчий капкан. Ирвин нашёл сына только к вечеру сильно замёрзшим. С тех пор рысёнок Антуан часто болел и немного прихрамывал. Сейчас ему было четырнадцать лет — он взрослел, рос и превращался в мужчину.

— Достаточно, — присмотрелся к его худому лицу отец и взялся за нож.

Глорис, до этого спокойно мастерившая силки, занервничала и подошла к мужу.

— Котик, — нежно окликнула она Ирвина, положив руки ему на спину, — будь аккуратнее, он у нас один сын!

Мужчина немного обмяк, чувствуя руки жены, и отложил нож в сторону.

— Папань, мамань, ну хватит, — растерянно пуская пузыри, пробурчал насупившийся Антуан. Тёмно-русые намокшие волосы парнишки топорщились в разные стороны. Он смотрел на них своими кошачьими глазами и боязливо трогал воду в маленьком корыте.

— Я пришла к вам с приятной вестью, — сообщила Ласточка, вытирая полотенцем светлые волосы. — Наш егерь видел в лесах целое стадо упитанных копуль с поросятами.

Мускулы заходили под кожей Ирвина. Он вытер приготовленный для бритья нож о штанину и отложил в сторону. При слове «копуля» его рысьи глаза засверкали от азарта и радости. Теперь в его доме, возможно, появится несколько ценных клыков, вкусное мясо, а у сына — отличные сапоги.

— Папа, — протянул, чуть ли не плача от досады, намыленный по самые уши Антуан, — А я?