Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

— Ты должен показывать пример для остальных воспитанников благородных домов, и стремиться стать тем, кто сможет поднять Империю, научиться сохранять традиции и нашу культуру. И если лучшие учителя не могут заложить в тебе эти основы из-за излишнего своенравия, то кто сможет?

Она немного помедлила, оглядывая павильон, и с сожалением добавила:

— Как я понимаю, ты в очередной раз не позволил прислуги отвести тебя на занятия с мастерами. Среди солдат действительно гораздо интереснее?

— Прости, — тихим и нервным шепотом промолвил он, опуская лазурные глаза в белесые каменные плиты, обретшие почти кремовый тон из-за горячности восстающего диска солнца. И грусть окаймила его ауру в оттенок темного пурпура.

Анаиэль сделал шаг, опускаясь на колени перед мальчиком, поднявшего на него открытый и чистый взор, преисполненный любопытства и неприкрытого обожания, реющегося в темно-лиловой и небесно-голубой синеве глаз, ярче морского берега, увитого осколками мокрого янтаря. Это были его глаза, и в то же время, они были синее, чем сверкающий сапфир в объятиях света. Мужчина положил свою широкую ладонь на детское плечо, ощущая его внутреннюю силу и вырывающуюся на свободу власть стихии, чувствуя, как взлетают со светлого кафтана, расшитого соколами, небесные хищники. Искрящиеся крылья с ажурными перьями в томительном сиянии света, и птицы скользили по воздушной глади. И через легкое прикосновение он чувствовал дыхание своего дитя, его ровное дыхание и легкое сердцебиение, как переливается по венам кровь его благородного дома. И все же он был другим. Он видел в иссиня-сизых глазах сосновые леса, стоящие в холодных туманах, край розовеющего неба и густые вьюги, свинцовый горизонт, овод дождей и талых снегов.

— Все хорошо, — сказал Анаиэль, вглядываясь в глаза своего сына, в которых он видел грядущее, прижимая ладонь к детской щеке. Кроваво-красные лепестки дикой розы над раскаленными шпилями белоснежных дворцов и медные кружевные врата, что отворяют путь неправедные мертвецам; крепчающий мороз в грозовой выси, и рассекающий злато меч, пронзающий стылые облака; рубиновое пламя в объятиях хлещущего мрака, что широкою ладонью закрывает солнца блеск. Он видел, как сходятся армии и расходятся волны зеленых морей, затопляя шумящую от кровавых распрей землю. И в нимбе полымя, его сын восходил на лотосовый престол высокий, и выселились опаловые колонны, тянущиеся к небесам. Белые меха спадали с его плеч, и молочные ирисы расцветали под ногами, пробиваясь сквозь мрамор безжизненного камня лестниц, расписанного тончайшими трещинами, сплетаясь в теплоте дневной зари; и с живописных фризов опадали седые лепестки. Юношеские кровавые губы опалила улыбка, когда подле него восходила женщина, его духовная жена, хранительница его дыхания. Земнородная дева, чьи русые волосы были древесной влагой, а глаза удушливой волной льдистых рек сияли прозрачностью в лентах света, и пальцы разделенных и предназначенных возлюбленных соприкасались, сплетая нити судеб. Белоснежная органди драгоценного шлейфа тянулась за ее неспешным шагом, испещренная серебристыми рисунками, соединяющаяся с узорами кафтана мужчины, чего прикосновения она желала. Нежность обрывалась, и сердце обожгла грусть, когда видение померкло.

— Скай, — сказал Анаиэль, и пальцы его тронули ласковые пряди платиново-золотистых волос. Алые уголки губ приподнялись в зовущей и пробирающей до глубин улыбке, высекая непередаваемую радость в душе. Сладкий сон, в котором он желал остаться навеки. Его плечи накрыла теплота любимых женских рук, и он услышал жасминовое дыхание возле своих губ, и живительных воздух проник в тело, повторяя его имя, будто молитвенные строфы.

Анаиэль забыл голос ветра, и чужие стихии усмиряли ревущее пламя в груди. И где-то в темноте его души, по темной поверхности черных вод, ступала царственная сумеречная госпожа, и красно-золотые персты на тонких пальцах, алеющими гранями проводили по застывшему в вечном сне лику мужчины. Красная полоса крови прорезалась по натянутой от стужи коже от прикосновения острых колец, и отравленные шипы роз обвевали его сильный стан, погружая в пучину непроницаемой волны. Черные воды поднимались к груди, ласкали шею, затопляя мертвенные и красивые черты мужского лица, утягивая на дно, которому не было конца.

По кромке вод шествовал человек, чье отражение в черных водах обретало чудовищные образы зверя с огромными копытами и рогами, львиной шкурой. Непрощеным созданием был его дух, и дегтевая речная гладь дрожала от ударов темных сапог его мстительного шага. Мужчина наклонился над женщиной, что провожала одиноким и печальным взглядом тело, уходящее под спокойные и томящиеся воды.