Олег Князев - Кристалл Хаоса (СИ)

Сквозь полную темноту в видимом обычному человеку диапазоне прорезался лишь свет звезд и с десяток огоньков от зажженных сигарет. Но личность, бредущая по потрескавшемуся заплеванному асфальту, видела все до мельчайших подробностей. Это был молодой человек среднего роста, одетый не по-зимнему легко: в сандалии, бриджи и простую белую футболку.

— Слышь ты, иди сюда! — один из молодых людей перегородил идущему дорогу, ориентируясь скорее на слух, чем на зрение. Остальные остались сидеть на корточках.

— Ты знаешь, кто я?

— Да он упоротый.

— Повезло.

— Может, он совсем невменяемый? Осторожнее там с ним.

Теперь шедшего обступила толпа, перегораживая путь назад.

— Слышь, ты откуда такой нарисовался? Браслет свой показал, а?

— Браслет?

— Руку правую сюда, жалкий утырок. Думаешь, мы обычные гопники и будем с тобой панькаться?

Человек озадаченно поглядел на свою руку, затем на руки обступившей его молодежи. На собственной правой конечности браслета не оказалось, в отличие от рук грабителей.

— У меня нет браслета. Как ты меня назвал?

— Имеешь что-то против?

— Нет. Но это может быть важно. Вы знаете, кто я?

— Ровный, посвети фонариком, сейчас я его уделаю.

— Пусть сначала переведет нам деньги.

— Ты тупой? Он без браслета, как он переведет-то?

— Ну и чего ты к нему тогда пристал? Пусть идет себе.

— Терпеть не могу жалких и убогих.

— Я — жалкий? Ты уже два раза меня назвал так. — отреагировала жертва.

Глава молодежной банды вырвал фонарик из рук подручного, названного им Ровным, и вручил другому, коренастому парню в красной куртке.

— Держи, у меня руки должны быть свободными.

— Успокойся, Жмот, чего ты на прохожих кидаешься? — продолжил препираться Ровный.

— Что-то с ним совсем не так. Загашу суку, и тогда успокоюсь.

— Да какая муха тебя укусила?

Жмот, вместо ответа, нанес удар ногой в голову по круговой траектории, красуясь перед членами банды. Но жертва с легкостью перехватила удар правой рукой и нанесла без замаха левой ладонью тычок в живот. Жмот отлетел назад метров на пять, попытался встать и согнулся в три погибели, харкая кровью.

— Он Жмота уделал, пацаны! Доставайте стволы, у кого есть!

Жертва в следующий же миг очутилась у паренька, державшего фонарик, и отправила его в нокаут ударом в челюсть, растоптав упавший на землю источник света. Затем она, используя то обстоятельство, что прекрасно видит в темноте, бросилась наутек.

Спустя три часа, когда забрезжил рассвет, сбежавший человек был уже далеко от опасного переулка. Настолько далеко, что банда уже не могла его настигнуть при всем желании. Он шагал прямиком через миры и измерения, и с каждым его шагом обстановка кардинально менялась. Когда он захотел пить, то в три шага очутился возле деревенского колодца, окруженного старыми покосившимися домишками. Крутившая ворот сорокалетняя толстая баба обернулась.

— Ой, молодой человек, а я вас и не заметила.

— Так и должно было быть. Я только что подошел.

— А вы откуда к нам?

— Не помню.

— Что, память отшибло? Может, вас к фельдшеру провести?

— Не нужно. У меня ощущение, что так и должно быть.

— Это какое такое ощущение? Вам срочно к доктору надо.

— Нет. Мне не туда.

— Вот жеж болезный. А куда?

— Единственное, что я помню — Кристалл Хаоса. Мне нужно его найти и сломать. Тогда все встанет на свои места.

Прикидывая, к кому из знакомых ей пойти звонить для вызова санитаров, женщина спросила:

— Как вас зовут хоть помните?

— Жалкий. Называйте меня Жалким. — ведро брякнулось наземь, разливая воду, так как отпив из него колодезной воды, собеседник женщины шагнул вперед и исчез.

Мориния, периодически теряя сознание от голода, добралась до оконной решетки и уставилась в темноту. Она не оставляла надежды, что какая-то неосторожная летучая мышь подлетит к окну, и тогда… но все ее упования, как всегда, оказались тщетными. Запертая в подвале заброшенного замка столько времени, что давно потеряла счет прошедшим зимам, она так ни разу и не поймала ни одной мелкой зверушки. Голод же с каждым годом нарастал, и теперь иссушал древнюю вампиршу сильнее, чем ненависть к тем, кто оставил ее здесь страдать. Взгляд ее уперся в мольберт с последней нарисованной, перед тем, как в подвале закончились холсты, картиной. Краски поблекли и рассохлись от времени, и она казалась еще более аматорской, чем была на самом деле. Из кончиков пальцев выдвинулись острые когти, и картина приказала долго жить.