Сергей Болотников - Город призраков

— Он же вроде пить бросил, — сказал удивленно Сергеев.

Алконавты широко заулыбались, показывая округе редкий частокол желто-серых зубов, и даже толкнули друг друга локтями, бросая на Влада снисходительные взгляды. Наконец один из них смилостивился и, скривив худую, пропитую насквозь рожу, произнес:

— Ага, бросил... размахнувшись. А потом снова поднял. Пьет он!

Сергеев понял, что ловить ему больше нечего, и покинул приют зеленого змия.

На дверях его подъезда вяло колыхалось под теплым ветром свежее объявление. Составленное в гневных тонах, оно призывало всех жильцов оторвать, наконец, задницы от дивана и шумной толпой направиться к ЖЭКу, чтоб разрешить, наконец, вопрос с горячей водой. Воду эту отключают уже «третий раз за последние три недели». «И каждый раз на три часа», — подумалось Владу, и он отсутствующе улыбнулся. Все-таки это не дело. Сейчас лето, и можно обойтись без горячей воды, но что если такое случится посреди зимы?

Еще одно такое же объявление легкой пушинкой летело вдоль тротуара, иногда касаясь теплого асфальта острыми уголками. Посередине печатного текста обреталось широкое буроватое пятно — кому-то не хватило бумаги, и он воспользовался объявлением по прямому его назначению. Бумажка имела коллективного автора в лице активистов подъезда — все той же Веры Петровны Комовой и старичка ветерана с первого этажа, который страдал от хронической мочекаменной болезни и чересчур большого количества свободного времени.

Не успел Влад взяться за ручку двери, как она сама широко распахнулась от молодецкого пинка с другой стороны и гулко хрястнула о косяк. Едва успевший уберечь нос от перелома Сергеев поспешно посторонился, увидев в темном проеме соседушку сверху — Рябова Федора Борисовича. Был Федор низкоросл, но очень широк в плечах и отличался буйным нравом. Лицо у него было обрюзгшим, на голове обширная лысина, а оставшиеся волосы торчали дыбом, чем-то напоминая рога. И сейчас, выходя из темного подъезда, напоминал Федор Борисович волосатого кроманьонца, выглядывающего ясным днем из своей провонявшей гниющей снедью пещеры.

Влад хотел что-то сказать, но вовремя заметил красноватые искорки, прыгающие в мутных глазах почтенного отца семейства. Был он с жуткого бодуна и посему в очень плохом настроении, в той стадии, когда кончается всякое трезвомыслие и начинается буйство. Потому Сергеев просто сделал шаг в сторону, пропуская Рябова мимо.

В подъезде гулко раздавались всхлипывания на два голоса, оба женские. Периодически один из голосов прекращал всхлипывать и начинал тоненьким голоском причитать, мешая жалобы с заковыристыми проклятиями. Собственно, все было ясно — очередной эпизод бесконечной саги о Рябовых, на этот раз в минорном ключе. В конце концов, наверху хлопнула дверь — и все затихло.

Надо сказать, что в ЖЭК жильцы собирались идти уже в субботу, но как раз в этот день случилась вышеупомянутая дискотека, и это надолго выбило всех из колеи. В тот же день поступил срочный заказ от «Замочной скважины» — написать про дискотеку, и желательно поподробней. Влад принял это к сведению, подивившись в душе количеству свалившейся на него работы.

Кухонный кран с холодной водой в тот день смог порадовать Владислава лишь сдавленным хрипом, похожим на тихую агонию. Исчезнув в ночь с субботы на воскресенье, вода возвращаться, похоже, не собиралась. Сергеев простоял в раздумьях у высохшего потомка римского водопровода.

Чайник был пуст. Был пуст и его маленький заварочный собрат. И даже вычурный керамический унитаз в туалете мог спустить воды от силы два раза. Глядя на эту тотальную обезвоженность, Влад с минуту пофилософствовал о зависимости современного человека от бытовых удобств, потом его врожденная практичность взяла свое, и он вышел на улицу, обремененный двумя пустыми и нещадно гремящими ведрами. Руководствовался он при этом старыми воспоминаниями, тихонько шептавшими ему, что на пересечении Верхнемоложской улицы и улицы имени Семена Стачникова вроде была сохранившаяся водоколонка.

Подтверждение этого он заметил еще метров за сто, когда как раз свернул на Верхнемоложскую (идущую к городскому кладбищу и потому называемую обывателями «Последний путь»). Из-за угла панельного пятиэтажного дома выглядывал хвост эпической по своим масштабам очереди. Была она в три ряда и наполнена нещадно толкающимся и огрызающимся народом. Были тут женщины, старики и малые дети, а также малочисленный мужской контингент. И каждый из стоявших сжимал в руках объемистые емкости для воды, в числе которых были пятилитровые банки, пузатые бутылки из-под импортного лимонада и алюминиевые канистры. Людской говор витал над очередью, то и дело срываясь на трескучую ругань.