Goblins - Свартхевди - северянин

Зато наши добирали свое, когда дело доходило до абордажа: против сомкнутого строя и тяжкого гнева хирдманов никакие ельфы, рыцари, кнехты или прочее вражье воинство никак не плясали. И на веслах, кстати, у нас сидели хирдманы или ледунгманы, а у врагов, зачастую — рабы или каторжники, при этом сами команды и абордажная партия были не так уж велики числом, и наш драккар или шнеккер свободно сваливался в абордаж с двумя-тремя судами врагов, при этом бой выигрывая. Битва кипела весь день, пока не стемнело, и долго еще в темноте. Как рассвело же, изрядно потрепанные флоты снова были готовы к сражению, продолжать которое, впрочем, не торопились: потери были огромны у обеих сторон, вдобавок у нас погиб король Гуннар Длиннобородый, у врагов видимо, тоже не осталось военачальника, способного принять общее командование. Поверхность моря возле островов было сплошь покрыто обломками, дрейфовали корабли, оставшиеся без команд, как поодиночке, так и сцепившиеся по-нескольку.

На том и разошлись, причем каждая из сторон объявила свою победу в сражении.

Нурдланд — потому, что отбили многократно превосходящего противника, нанеся ему страшные потери. Во что это обошлось — уже и неважно, даром, что после сражения круг жрецов официально разрешил многоженство (не блудное сожительство, а именно несколько законных жен), дата же битвы стала поминальной, с говорящим названием Вдовий День, и отмечается ныне ежегодно: как же не выпить пива, в честь павших героев, пирующих ныне в чертогах Валхаллы, да не сложить вису-другую во славу могучих Асов, даровавших победу?

Наши противники — потому, что обескровили северных пиратов так, что те долго их после не беспокоили, и прибрежные государства несколько лет смогли наслаждаться покоем. Еще более оживилась морская торговля, богатели прибрежные поселения.

И немало вис сложили скальды о том сражении, воспев победу в веках, в память и назидание будущим поколениям (я и сам знаю несколько).

Море же в районе островов Бьерке, да и сами острова плохим местом ныне считаются, которое каждый кормчий старается обойти мало не за десяток миль, а то и дальше. Батя рассказывал, что острова постоянно накрыты какой-то дымкой, и если подойти поближе, то вроде как корабли сквозь нее видать. Те самые, вражеские, что погибли в сражении. К самим островам, он говорит, желающих подойти не находится, что, впрочем, не значит, что их не было: немало кораблей, с побитой командой вынесло на берег островов, и прибрать бесхозное добро — те же брони, к примеру, охотников должно было найтись немало. Только никто тех смельчаков, что решили прах мертвых потревожить, больше не видел.

От дум о славных деяниях прошлого, и любования прибрежными красотами, мысли сами как-то перетекли на дела насущные.

Как же коряво то все вышло, с этим свиданием, и бегством из борга!

Еще вчера я был юным, но весьма перспективным дренгом, будущим колдуном, интересным женихом, сегодня — изгнанник, без семьи и рода. Всего имущества — лодка (причем, формально краденая), да то, что мне Орм в руки дал и в лодку положил. Так ведь, кстати, его и не поблагодарил, что выручил меня. Спас ведь мою тощую задницу от кола. Или шею, от ярма — если бы решился я на Турид жениться. Здорово он все придумал, надеюсь, смог от Скряги на тинге отбрехаться, да матери объяснить, что к чему. Как же жалко ее расстраивать…

Люблю мать ведь.

Тут душу неприятно кольнула предательская мыслишка: как-то уж слишком вовремя Финн явился утречком. И свидетелей собрал, да Торстейна позвал — а тот живет совсем не рядом, и поторапливаться, ежели чего, совсем не умеет. А Орм сильно завидовал Хегни: как же, такую красавицу в жены отхватил — и заглядывался на сестру Ауд, юную Астрид, а та слаще всего улыбалась мне. И мне же завидовал: не достался ему дар Имира, способность творить волшебство.

И проделал все уж больно ловко, все успел: и Гуннара подговорить, и лодку снарядить, и мне вещи приготовить для похода сподобился. Неужели…

Нет, не может быть. Орм — брат мой, не мог он меня предать. И уж точно мой брат не может стать нидингом, не стал бы он этого делать, ведь всем известно: предавший родную кровь, бросивший в бою товарищей, трус и клятвопреступник не сможет попасть в чертоги Валхаллы. Врата из клинков мечей захлопнутся перед ним, радужный мост растает под ногами, и недостойный падет в бездны Нифльхейма.

Предатели крови, нарушители обетов и клятв все после смерти попадут в Нифльхейм — мир льда и вечной стужи, и пребудут там до конца времен, служа забавой для духов зимы. Нет участи горше.