Игорь Ковальчук - Скиталец

— Ну и как же ты будешь это узнавать?

Дик неотрывно смотрел на огонь. В оранжевом свете черты его лица обострились, словно осунулись от усталости или горя, губы сжались. На самом деле никакого горя он не испытывал — только решимость.

— Кое-что я уже узнал, — сказал он.

Два месяца понадобилось гонцу, чтобы из французского графства Нормандия добраться до Кипра с известиями, предназначенными королю Английскому. Командор тамплиеров, обосновавшийся в лефкосийском замке, потребовал гонца к себе и беседовал с ним больше часа. Хотя все это время оба угощались лучшим кипрским мавроном, гонец стойко держал при себе свои тайны. Он пересказал тамплиеру только те французские и английские новости, которые в Европе давно были известны всем. Командор, не так давно благополучно уморивший Исаака Комшша, бывшего императора Кипра, а потому чувствовавший себя совершенно свободным от дел, решил вместе с гонцом «прогуляться» в Сирию.

Ему хотелось увидеть выражение лица короля Ричарда.

Выражение превзошло все его ожидания. Созерцая, как его величество то краснеет, то бледнеет, командор испытал глубокое наслаждение и счел себя отмщенным (еще год назад Ричард как-то походя оскорбил командора, даже не заметив этого, но тамплиер-то ничего не забыл…).

А новости и в самом деле были не самые приятные. Во-первых, выяснилось, что графу Моргену, то есть Иоанну Безземельному, в простонародье известному как принц Джон, надоело сидеть и покладисто ждать возвращения брата, который некогда обещал со временем выделить ему какое-нибудь королевство в Сирии. Больше всего на свете Иоанн желал, чтобы его брат и вовсе погиб на Востоке. В этом случае корона вполне могла оказаться на голове самого младшего сына Генриха. Но всем известно — человек верит в то, во что хочет верить. Принц верил, что его брат погибнет, и забыл, что это лишь его желание. Он решил, что именно так все и произойдет.

А раз дело обстоит подобным образом, то не следует терять времени. Ричард, считая себя слишком молодым, чтобы думать о завещании, не распорядился о том, кого в случае его смерти считать наследником — Иоанна, младшего брата, или Артура, малолетнего племянника. Кто должен это решить в случае гибели короля в Сирии, было неясно, но Иоанн понимал одно — если он еще до этого «печального» и такого долгожданного события захватит в Англии власть, вопросов ни у кого и не возникнет.

Но как же быть с клятвой, данной Иоанном Ричарду, — не совать носа па Британские острова до возвращения воинов из похода в Святую Землю?

Принц думал недолго. В конце концов, нарушение клятв было для него привычным делом, как и для всех представителей европейской знати (впрочем, дела на Западе обстояли не лучше чем на Востоке), и он быстро нашел лазейку. Ведь во Францию уже вернулся король Филипп-Август! Не так ли? Так. Он был в богоугодном походе? Был. Значит, поход закончился, а клятва выполнена. Значит, хитроумный принц может вернуться в Англию.

Там он первым делом выгнал в три шеи ставленника своего брата — Вильгельма Лоншана, канцлера и юстициария, назначенного наместником. Лоншан едва успел избежать казни, а принц начал распоряжаться, как в собственной вотчине. Разумеется, снабжать воюющего в Сирии брата деньгами он не собирался. С чего бы это? А вдруг тот погибнет? И куда в таком случае денутся деньги? Пропадут? Может, король уже погиб. Зачем зря волноваться?

Но и это было еще не все. Добравшись до Парижа, Филипп-Август вздохнул свободнее, пересчитал имеющихся у него солдат, деньги и вассалов, после чего объявил свою клятву не воевать против Англии, пока не вернется Ричард, недействительной. И напал.

Что ж ему — в самом деле ждать, пока английский правитель всласть навоюется в Сирии?

Да и глупо это. Клятва клятвой, а королевское достоинство — королевским достоинством. Филипп-Август счел свое королевское достоинство ущемленным.

От такого известия Ричард стал равномерно-малиновым, и Эдмер Монтгомери решил, что короля сейчас хватит удар. Он поддержал было сюзерена за локоть — и едва увернулся от мощной оплеухи. Хоть и граф, он не был застрахован от подобного обхождения со стороны короля. Приходилось мириться.

— Fumier! [1] Дерьмо (фр.) — завопил его величество. — Grue! Salope! [2] Кокотка! Распутница! (Фр.)

Придворные переглянулись. Вне всяких сомнений, все сказанное относилось к королю Французскому, и хоть ругательства звучали несколько не в тему, никто из сановников и не подумал заступиться за Филиппа-Августа, то есть объяснить своему суверену, что обзывать Капетинга женщиной… да еще легкого поведения по меньшей мере несправедливо. Иметь дело с разъяренным королем было попросту опасно. Этак можно схлопотать под горячую руку.