Ирина Якимова - Либитина (СИ)

Погрузившись в горестные думы о бесконечных «если бы», я не заметила, как закрутила водоворот, черный-черный, концом достающий до самого дна моря мыслей — до безмыслия и апатии. Нонус слегка заволновался:

— Конечно, подобное исцеление удается не со всеми новобращенными, — уточнил он, резко перейдя на деловито-сухой тон. — Кто-то умирает от потери крови, кто-то поднимает целителя на смех и говорит, что мечтал о вечности carere morte всю смертную жизнь. Лучше всего было бы передать это дело охотникам, и за этим, думаю, дело не станет. Узнав о Коре, Бенедикт Гесси уже запретил во время исцеления новообращенных колоть их кинжалом в сердце одновременно с водой в лицо. Теперь сначала воду и молитву, потом проверка — царапина серебряным кинжалом, и уж тогда, если кровь новобращенного по-прежнему оставляет на серебре черный след проклятия, — кинжал в сердце. Еще Гесси хочет внести в клятву охотника пункт о высочайшей ценности человеческой жизни. Охотники решили сменить кнут на пряник. Наконец-то поняли, что их нынешние методы вызывают страх не столько у вампиров, сколько у людей, и лишь способствуют распространению проклятия по Терратиморэ! Я пытался втолковать им это пятнадцать лет, но меня не слушали, ведь я не мог предложить альтернативу их жестоким расправам. А она оказалась проста. Надежда… — я услышала отголосок его тяжелого вздоха, ветром пронесшийся над нашим морем, — надежда в деле изгнания Бездны ненависти оказывается, гораздо более действенное средство, чем страх. И она началась с той надежды, что ты, моя героическая Королева, подарила Коре Левис.

— Вот видишь: мой нелепый прыжок в купель был не так уж нелеп, раз запустил череду изменений по всей земле страха. Кстати, мне совсем не больно, все уже зажило? -

Спрашивая это, я тихонько приготовила крючок, чтобы зацепить образ того, как выгляжу сейчас. Он должен был неизбежно всплыть в памяти Нонуса после такого вопроса, но вампир оказался хорошо подготовлен. Я увидела только его руки, мельком. Страшные, красные и мокро блестящие, как сырое мясо. Они были начисто лишены кожи, на преплечьях язвы проели и мышцы, а на пальцах из-под переплетения сухожилий проглядывали кости.

— О-о… Я не знала, Нонус. Я почему-то совсем не чувствую твоей боли…

— Потому что она только моя. Чуть не поймала меня, хитрюга, но нет, себя ты больше не увидишь, Ариста. Не пробуй, ни через меня, ни через кукол. Поверь: не надо, просто не надо.

— Это тебе не надо нянчиться со мной! — неожиданно ярко вспылила я. — Зачем ты пугаешь меня, как ребенка?!

Зная о его ранах, я все равно ударила его, окунула в непонимание и обиду, жгучие и злые. А страх уже накатывал тяжелыми волнами, боронил водную гладь, колыхал песок на дне, мутил воду, превращая море мыслей в море безумия. Кто я теперь? Смогу ли когда-нибудь взглянуть на мир своими глазами, услышать его многоголосие своими ушами? Да и есть ли я еще? Существую ли? Почему я не чувствую ничего, совсем ничего?!

Нонус вдруг отгородился толстой прозрачной стеной, как и в прошлый раз разделил море общих мыслей. Он боится сказать лишнее? Опять хочет что-то утаить или… соврать?

— Ты сейчас… — опять долгий вздох. — Ариста, только выдержи и это! Ты сейчас живешь в моей памяти, в моих мыслях, наверное, даже больше, чем в своей прежней оболочке. Той Аристы больше нет, возврат к тому состоянию, какое было до твоего безумного купания, невозможен. Тебе придется учиться смотреть на мир глазами марионеток и действовать только через них. -

Он говорил, а наше море сковывало льдом. Почему-то я чувствовала равнодушие. Действовать и ощущать мир через марионеток? Но я этим и занималась в последние годы! Пробовала себя в разных образах, как актриса, только надевала не новое платье, а новую шкуру. Я по-прежнему смогу быть зоркой как мои птицы, юркой как мои мыши, сильной как мои волки, я по-прежнему смогу примерить любой человеческий образ — от старика до ребенка, побывать и грозным силачом, и гибкой танцовщицей. Почему же Нонус так грустен? Разве я потеряла что-то важное вместе с телом? Телом, давно забывшим вкус пищи, теплоту кожи, биение сердца?

Но я тут же вспомнила, как маленькая Антея училась плести косы, перебирая мои длинные черные волосы, как она прижималась ко мне в наше последнее утро, и тонкий лед на водной глади прорезала сеть трещин. Вспомнила свои ловкие руки, переделавшие за жизнь миллионы важных дел, вспомнила ласки тогда любимого мужа, вспомнила как Кора обнимала меня в последнюю ночь, и начала понимать, чего лишилась. Памяти тела. Реального, каждодневного подтверждения собственного существования. Теперь я стала духом… идеей… мыслью.