Елена Малиновская - Третий не лишний

И еще одна долгая мучительная пауза. Тишину, воцарившуюся в избе, нарушало лишь ровное спокойное дыхание спящей Ней.

— Долгие годы я пыталась искупить свою вину, — призналась Мара. — Лечила, не прося и гроша за это. Жила лишь на подаяние. А скольких детей я вырвала за шкирку из нижнего мира при родах! Если мне доводилось спасти мальчика, то я просила мать назвать его Артечом. — Помолчала и со слабой насмешкой призналась: — Знаешь, в наших краях Артечей не менее десятка, а то и двух или трех. Это было моей платой за давнее преступление. Правда, вот беда, богов это не умилостивило. Смерть словно забыла дорогу к моему порогу.

— Мне очень жаль, — прошелестела я, почувствовав, что знахарка ждет какой-либо реакции от меня.

— Да, мне тоже, — холодно отозвалась Мара. И вдруг с жаром воскликнула: — Поэтому я прошу тебя, нет, заклинаю! Пусть тот, с кем ты говоришь во снах, заберет меня! Я спасла тебя. Я достойна награды!

— Но я не знаю, кто этот человек, — смущенно забормотала я. — И сумеет ли он…

— Сумеет! — заверила меня знахарка. — Он — сумеет! Если ты попросишь его. И не оставляй Нею. Она добрая девочка. В этой глуши она пропадет. Ей, увы, не стать знахаркой. То, что я вкладываю ей в одно ухо, тут же вылетает у нее из другого. Все травы для нее одинаковы. Она не чувствует, не видит различий между ядовитыми растениями и лечебными. Ее уже посватали за Тирона, сына мельника. Пухлый, похотливый и очень жестокий юнец. Я знаю, что он будет бить Нею за любую повинность, как бил его отец свою жену, пока та не умерла. Умерла гораздо раньше положенного ей срока. Вроде как простудилась среди жаркого лета, но на самом деле — и это все знают — неудачно упала виском на порог при очередной семейной ссоре. Никто даже не стал разбираться. Пусть боги судят. Я не хочу такой участи для Неи. Обещай, что заберешь ее!

Забрать? Но куда? Я не помню даже своего имени! Скорее всего, мне предстоит весь остаток жизни провести здесь — в этой крохотной деревушке.

Я открыла было рот, желая сказать об этом Маре. Но не смогла. Пожалуй, не стоит. Пусть у нее останется хотя бы надежда на то, что ее помощнице будет уготована лучшая участь, чем ей. А там как жизнь повернется.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — твердо сказала я, постаравшись, чтобы в голосе не прозвучало и тени сомнений.

— Спасибо, — прилетело чуть слышное из темного угла.

И опять потянулись обычные дни, наполненные привычными хозяйственными хлопотами. Весна все увереннее заявляла права на окружающую землю. Становилось теплее. На земле появились черные проталины, которые все ширились и ширились. Кое-где проклюнулись первые подснежники.

Я все больше времени проводила на свежем воздухе. Сидела на опасно покосившейся от времени лавочке и с удовольствием подставляла лицо лучам по-весеннему ласкового солнца. Порой ко мне присоединялась Мара. Знахарке каждый шаг давался с огромным трудом. Я знала, что она мучается от невыносимой боли в распухших суставах. Почти каждую ночь я просыпалась от страдальческого кряхтения и жалобных стонов, доносящихся из самого темного угла лачуги и перемежаемых приглушенной искренней мольбой к небесам поскорее закончить ее существование на этой земле. Но днем Мара не позволяла себе никаких жалоб. Нея так вообще не догадывалась о болезни знахарки.

После той исповеди Мара ни разу не возвращалась к нашему разговору. Но все чаще я ловила на себе задумчиво-отчаянный взгляд и понимала, что она не забыла о своей просьбе. Беда была в том, что память пока не торопилась вернуться ко мне. Не навещали меня больше и странные сны, и я не знала, радоваться этому или огорчаться.

Беда, как это часто бывает, пришла внезапно.

Было обычное весеннее утро. Мы с Марой уже позавтракали, и я суетилась, убирая глиняные плошки и вытирая со стола. Знахарка колдовала над каким-то отваром. Котелок радостно побулькивал на печи, и из него шел резкий запах лекарственных трав. Мара замерла в задумчивости над ним, держа наготове поварешку и то и дело добавляя по крупицам в определенном порядке ингредиенты.

Неожиданно дверь, ведущая в холодные тесные сени, заваленные всяческим барахлом, с грохотом отлетела в сторону, и на пороге предстала Нея.

— Ты что творишь, окаянная? — буркнула Мара да так и застыла, когда девушка, чуть пошатываясь, сделала шаг вперед.

Узкий солнечный луч лег ей на лицо, осветил темно-лиловый синяк под заплывшим глазом, разбитые в кровь губы, разорванную на груди простую льняную рубашку.