Константин Жемер: Тибетский лабиринт (новая версия)

Герман остался один в своей мансарде, но это, конечно, ненадолго – скоро придут и за ним. Не нужно обладать большим умом, чтобы, зная собственное прошлое, ошибаться относительно будущего: вначале тиф свел в могилу мать, затем, в девятнадцатом, во время «красного террора» расстреляли отца – дворянина по происхождению и протоиерея по сану. Потом пришла очередь Александра Васильевича и тёти Наташи. Ещё позже по одному забрали всю группу Харченко: Кондилайнена, Песцова, Лилю и остальных эзотериков.

Сам Герман до сих пор на свободе лишь потому, что смалодушничал тогда и уехал в экспедицию на Байкал. Наверное, стоило отказаться: глядишь, не было бы этого тоскливого ожидания, а ещё – не терзала бы кишки мыслишка, что ребята могли решить, будто это он настучал, раз его одного не тронули.

Коллеги по работе тоже прекрасно понимают, что заведующего скоро заберут: чураются как зачумлённого, словно незримая пелена уже отрезала его от мира обычных людей.

«Что ж, жизнь прожита, пусть скорее всё кончится! Нет сил ждать!» – он распечатал пачку «Ленинградских», но закурить не успел – глубоко внизу хлопнула дверь подъезда. На мраморной лестнице послышались уверенные шаги. Две пары ног. Удивительное дело: с недавних пор Герман стал не только прекрасно слышать сквозь стены и двери, но и распознавать шаги большинства соседей. Эти шаги – чужие! Вот они на втором этаже, но не задерживаются, а гулко топают на третий, вот барабанной дробью маршируют на четвёртый и грохочущим набатом врываются на пятый. Дальше мраморная лестница заканчивается и начинается скрипучая деревянная, ведущая к мансардам. Когда двое неизвестных вступают на неё, мир рушится с оглушительным стоном.

Взгляд скользнул по книжным полкам, где молчаливо замерли ряды старых приятелей, с коими так хорошо коротать холостяцкие вечера; задержался у стола, что на своём веку повидал немало жарких научных споров, весёлых пирушек и ночных карточных баталий; мимолётно остановился на постели, неразобранной, несмотря на поздний час, а затем приник к давно угасшему камину – своими руками сложенному предмету особой гордости. В следующий миг весь этот привычный мир рассыпался на тысячи осколков, потому что в дверь властно постучали.

На пороге появились двое в штатском. Тот, что пониже ростом и в мягкой шляпе, спросил:

– Гражданин Крыжановский Герман Иванович?

Спазм сдавил горло, и он лишь утвердительно кивнул.

Руки ночных визитёров одновременно скользнули к внутренним карманам и на свет появились корочки удостоверений цвета венозной крови.

– Вы поедете с нами, на сборы десять минут.

– А обыск? Его что – не будет?

Представители органов молча смотрели в сторону.

Вздохнув, Крыжановский достал из-под кровати уже давно собранный портфель, снял с вешалки пальто, перекинул через руку – эти действия не заняли много времени, остаток же десятиминутной жизни решил никому не дарить, а насладиться каждым отпущенным мгновением. Он прошёл к столу, сел и закурил. Ядрёный табак хорошо продрал горло – Герман глубоко затягивался, стараясь накуриться всласть, чтобы потом долго не хотелось. Прикончив одну папиросу, прикурил от неё другую. Штатские ждали терпеливо и совершенно бесстрастно. Когда арестованный встал из-за стола и направился к выходу, один из них пошёл впереди, а второй задержался и, тихо прикрыв дверь, замкнул процессию.

Подобно утопающему, что хватается за соломинку, Крыжановский цеплялся за остатки рухнувшего мира. С отчаянной болью в сердце он протягивал взгляд к надписям, выцарапанным кем-то на стенах подъезда: «Колька – сука», и к другой: «Не дождался, вернусь в 7».

«Вернусь! Какое прекрасное слово – пожалуй, лучшее из всех существующих. Это ведь счастье, когда есть возможность вернуться!».

Из-за двери квартиры на втором этаже донёсся искажённый репродуктором голос Левитана:

«…нарушив принципы мира и добрососедства, без объявления войны, итальянские войска перешли границу Албании…»

Что там говорилось дальше, Герман так и не узнал, потому что сам перешёл некую границу – за спиной затворилась входная дверь, навсегда отрезав прошлое заодно с надеждой на будущее. Надежда на то, что всё обойдётся, призрачная, едва теплящаяся, доселе присутствовала. А теперь – всё: у самого подъезда ждал «чёрный воронок».

«Это хорошо, что не придётся идти через весь двор, – подумалось Крыжановскому, – перед соседями стыдно».

Пустое! Завтра кумушки всё равно станут судачить полушёпотом, да с оглядкой: