Энн Райс - Талтос

— В общем, все новости нынче хороши, — с усталой улыбкой сказала Роуан. Ее голос звучал, как всегда, низко. — И девочки пока еще в доме, так что о тишине придется забыть, а призраки попрятались в стены.

— Думаешь, духи все еще там? — с трогательной наивностью спросил Пирс.

Благослови бог Мэйфейров, которые никогда их не видели и не особо в них верят.

— Нет, сынок, — сказал Майкл. — Это просто большой прекрасный дом, и он ждет нас и… новые поколения.

— Еще не рожденных Мэйфейров, — прошептала Роуан.

Они только что повернули на Сент-Чарльз-авеню, в божественный коридор зелени, дубов в сверкании весенней листвы, мягкого солнечного света, неторопливого движения и домов один лучше другого.

«Мой город, мой дом, все прекрасно, рука Роуан в моей руке…»

— А вот и Амелия-стрит, — сказал Майкл.

Как щеголевато выглядел дом Мэйфейров, построенный в обычном для Сан-Франциско стиле, недавно выкрашенный в персиковый цвет с белой отделкой и зелеными ставнями… Все сорняки исчезли. Майклу захотелось остановиться, увидеть Эвелин и Беа, но он знал, что прежде должен увидеть Мону, увидеть мать и дитя, пока они не разделились. И он должен быть со своей женой в большой спальне наверху, тихо обсудить с ней все то, что случилось, все истории, что они услышали, и все то странное, что видели и о чем не могут рассказать никому… Кроме Моны.

А завтра он отправится в мавзолей, где похоронен Эрон, и сделает все так, как положено ирландцу: поговорит с Эроном вслух, как будто Эрон ему отвечает, а если кому-то это не понравится, можно просто уйти оттуда. В его семье все и всегда так делали, его отец отправлялся на кладбище Святого Иосифа и разговаривал с бабушкой и дедушкой каждый раз, когда у него было настроение. А дядя Шамюс, когда сильно болел, говорил своей жене: «Ты можешь и дальше говорить со мной, когда я умру. Разница только в том, что я не смогу тебе ответить».

И снова свет изменился, стемнело, деревья стали выше и гуще, заслоняя небо и дробя его на крошечные сияющие осколки. Садовый квартал, Первая улица. И — чудо из чудес! — дом на углу Честнат-стрит, среди высоких бананов, папоротников и цветущих азалий. Он ждет их…

— Пирс, ты должен зайти.

— Нет, меня ждут в городе. А вы отдыхайте. Позвоните, когда мы вам понадобимся.

Он уже выскользнул наружу, подал руку Роуан, выходившей из машины, и помахал им рукой на прощание.

Охранник в форме, шагавший вдоль боковой изгороди, исчез за углом дома.

Тишина исцеляла. Машина, удаляясь, бесшумно скользила сквозь свет и тени, умирающий день отдавал тепло без малейшего сопротивления. Запах олив висел над всем двором. А вечером Майкл снова почувствует аромат жасмина.

Эш говорил, что запах — это самый сильный толчок для памяти, он переносит в забытые миры. И он был совершенно прав: что стало бы, если бы человека лишили всех тех ароматов, которые ему необходимо вдыхать?

Майкл открыл дверь перед женой и вдруг ощутил острое желание перенести ее через порог. Эй, а почему бы и нет?

Майкл подхватил Роуан на руки, и она невольно слегка вскрикнула, обнимая его за шею.

Суть поступков вроде этого в том, чтобы не уронить упомянутую леди.

— А теперь, моя дорогая, мы дома, — проворчал он, снова уткнувшись в ее нежную шею, вынуждая Роуан откинуть голову назад, когда поцеловал ее горло под подбородком. — И запах сладких олив отступает перед вечным запахом воска, которым Эухения натирает полы, и перед запахом старого дерева и чего-то устаревшего и дорогого, что так приятно пахнет.

— Аминь, — откликнулась Роуан.

Когда Майкл уже собирался поставить ее на пол, Роуан на мгновение крепко прижалась к нему. Ах как это было чудесно! И его стареющее, потрепанное сердце не заколотилось от напряжения. Она должна была это услышать, ведь так? Нет, Майкл стоял крепко и уверенно, прижимая к себе жену, вдыхая аромат ее чистых мягких волос и глядя на отполированный холл и дальше, сквозь белый дверной проем, на далекие росписи столовой, все еще освещенные дневным солнцем.

«Дома. Здесь. И все это теперь такое, каким никогда не было для нас обоих».

Наконец Роуан выскользнула из его рук и встала на ноги. Крошечная морщинка появилась на ее лбу.

— Ох, это так… Просто некоторые воспоминания умирают с трудом. Но все же я думаю об Эше, и об этом стоит поразмышлять даже скорее, чем о прочих грустных вещах.

Майкл хотел ответить, хотел сказать что-нибудь о своей любви к Эшу и еще что-то, терзавшее его. Но было бы лучше оставить это в покое — так ему посоветовали бы другие, если бы он их спросил. Но он не мог. Он смотрел в глаза Роуан, при этом его глаза были так широко открыты, что это могло бы походить на гнев, хотя ничего подобного он не испытывал.