Алиса Элер - В погоне за солнцем (СИ)

— А ты? — лукаво сощурился Нэльвё. — Трусишь?

— А я не настолько тороплюсь, чтобы ехать впотьмах.

— Трусишь! — с удовольствием повторил он, смакуя слово, уже не как вопрос, а как утверждение. Насмешки в его голосе не было — только веселье.

В другой раз я бы обязательно подыграл ему, но не сегодня.

— Мне не нравится эта ночь, — просто сказал я, доставая из сумки тонкие и легкие шерстяные покрывала Shie-thany, на которых можно было спать даже на по-весеннему холодной земле. — Такой ответ тебя устроит?

— Неужели есть что-то, что может угрожать сказителю?

— Пущенная вслепую стрела A'shes-tairy, например, — в тон его деланному удивлению ответил я. Впрочем, ни чуточку его не убедив, потому что в голосе Нэльвё звучала уже не ирония: откровенный сарказм.

— «Сумеречные»? Что им делать тут, вдали от Перевала?

Я пожал плечами, как бы говоря, что не собираюсь ничего объяснять и оставляю его самого додумывать эту мысль. Благо, готовка — а именно ей сегодня предстояло заниматься Нэльвё — вообще располагает к созерцанию и неспешным раздумьям.

Поняв, что подыгрывать я не собираюсь, и на облюбованной нами полянке снова невыносимо скучно, Отрекшийся все-таки отправился кашеварить. Рядом тут же закрутилась, как любопытная кошка, Камелия. Она так и норовила сунуть нос в котелок, из которого доносились соблазнительные ароматы долгожданного ужина, и влезть под руку в самый неподходящий момент. Когда ее навязчивое внимание начинало совсем уж мешать, Нэльвё негромко, но угрожающе взрыкивал, как матерый кот на долговязого котенка, путающегося под ногами. Того и гляди стукнет лапой — не больно, но обидно — и больше нельзя будет совать любопытный нос в его дела.

Я закашлялся, безнадежно пытаясь скрыть за кашлем смех. К счастью, мои спутники были так увлечены кулинарными подвигами, что не заметили моего возмутительно хорошего настроения. Покончив с расседлыванием лошадей и кое-как обустроив место ночлега, я шагнул за очерченный жарким костром круг света. Пришлось углубиться в лес: отблески пламени не давали глазам привыкнуть к темноте настолько, чтобы я мог различать в ее мягких объятиях нужный мне хворост. Костер должен гореть всю ночь, согревая податливую, мягкую и мшистую землю, разгоняя ночную мглу. И указывая мне путь, когда придет время.

— Мастер Мио, — негромко позвала меня Камелия. Она сидела напротив: продрогшая, сжавшаяся, как воробушек, и кутающаяся в одеяло. В глазах, непривычно темных, отражалось пламя, изгибающееся от прикосновений ветра.

Изгибающееся, выгибающееся и переплетающееся с ним воедино…

Негромкий и слабый, будто надломленный, голос Камелия прозвучал тогда, когда я уже перестал его ждать, заставив вздрогнуть.

— Я все время думаю о том, что вы мне сказали… о жестокости и преступности милосердия… Разве эта жестокость — не то же, что меньшее зло? И разве меньшее зло — это правильно?

Я молчал, удивленный ее вопросом, не зная, чем на него ответить. Потом усмехнулся, уставившись в огонь и далекое небо, сгорающее во всполохах пламени.

…Ночь обнимала нас, пряча от черноты вокруг и от подбирающегося на мягких лапах зла. Ее косы пахли не свежестью древесной коры и прошлогодних листьев — жаром костра, позабытым домом, а глаза смеялись из небесной выси, прячущейся среди сомкнувшихся крон.

Нэльвё, посмеялся над моими опасениями и предложил побыть часовым первую половину ночи. По-хорошему я должен был устроиться поудобнее и задремать, вырвав у предначертанного хотя бы несколько часов сна. Но он все не шел, и я просто сидел, смотря в огонь, пока не пришла такая же встрепанная и лишенная сна Камелия.

— Меньшее зло, оправданная жестокость… — негромко начал я спустя пару минут. — Я бы хотел сказать, что нет никакого меньшего зла, но это было бы ложью. Да, Камелия, это действительно «меньшее зло». Его не должно быть и не было прежде.

— А когда — не было?

Я улыбнулся. Только улыбка вышла грустной.

— Давно… очень давно. Тогда, когда время шло иначе, и тысячелетия длились, как один день. Один из тех, кого вы называете мудрецами, когда-то сказал, что «боги бессмертны и вечно блаженны». Мы были в ту пору такими безмятежными богами, не знающими зла и жестокости.

— И… что случилось потом? Почему все стало так, как сейчас?

«Почему?» Я тихо усмехнулся. Помолчал, все глядя в огонь, не сводя с него взгляда ни на мгновение. И в этом пламени, светлом и ясном, мне вдруг привиделось другое: яростное и безжалостное, черно-красное, сжегшую Северу в дыхании драконов — и обрушившееся на нас кошмаром Тысячелетней ночи.