Алиса Элер - В погоне за солнцем (СИ)

Эрелайн ввалился в отведенную ему комнату, тяжело дыша. Измученно оперся о стену и, не в силах стоять на ногах, безвольно осел вдоль нее. Не было ни злости, ни ненависти — только глухое отчаянье, какое можно услышать только безжалостно-зимней ночью в волчьих песнях.

Отчаянье — и страх.

То, что раньше придавало сил, позволяло бороться, идти вперед, несмотря на падения, боль и отсутствие веры, едва не столкнуло его в пропасть.

Все было просто, предельно ясно: он больше не владел собой. Мир, так старательно, осторожно и бережно выстраиваемый им, разлетелся искристым вихрем осколков.

Впрочем, был ли он когда-нибудь настоящим?

«Дурак, — с горечью подумал он, уже в который раз. — Просто дурак».

В чем еще он обманулся? В себе, в своем доме; в тех, кто когда-то принес ему клятвы… как отчаянно самонадеянно было верить, что он сможет держать себя в руках; что те, кто боятся и ненавидят, когда-нибудь сочтут его равным?!

«Сделки заключают с людьми, а не чудовищами», — вдруг вспомнились жестокие слова, когда-то сказанные Алишией. Как она была права, Извечная! Права во всем!

Мир рассыпался, разлетался, развеялся на безжалостном ветру серым пеплом. Прежде боли и отчаяния у него было то, что оправдывало его искалеченную, но по какой-то причуде Воли нужную другим жизнь: уверенность в том, что если проклятье начнет брать верх, он сможет покончить с ним — и с собой. Но теперь даже этого выхода его лишили, переплетя в n'orrin est их с леди Ириенн судьбы. Свою жизнь Эрелайн оборвал бы, не дрогнув, но ее! Какое он имеет право распоряжаться чужой судьбой?

«Я должен был умереть раньше, — с неожиданно ясностью понял он. — Должен, но не стал, не смог».

— Как ты жестока, Извечная… — полустон, полусмех — мучительный, невыносимый. — Даже сейчас ты смеешься надо мной. Зачем? За что?..

Тьма повсюду. Она смотрит из теней — прежде родных, мягких, грифельно-серых, а теперь злых и враждебных. Из ночи за окном, из темноты зеркал, в которые теперь он не может взглянуть, боясь увидеть ее…

— Эрелайн?

Голос — встревоженный и усталый, искаженный злым эхом дворцовых стен, неузнаваемый — звал его. Кажется, уже не в первый раз. Эрелайн обратил на него внимание только сейчас и болезненно застонал, сжавшись в клубок, как в детстве. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить, даже думать.

— Айн! — срывающиеся и отчаянное, но приглушенное. Как если бы тот, кто говорит, надеялся, что другие его не услышат.

Шаги становились ближе. Голос обретал краски, ширился обертонами.

«Лоир», — с отчаяньем подумал Эрелайн. В горле зародился глухой рык. Не злости — досады и раздражения.

Он сжался еще больше, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, в надежде стать хоть чуточку незаметнее. И согреться: в комнате почему-то было очень холодно, и Эрелайн цеплялся за крупицы все ускользающего тепла.

Уходи, убирайся! Пройди мимо!

Эрелайн не боялся, что может вновь сорваться: тьма задремала мурлычущей кошкой, сонно приоткрывая лукавые зелено-желтые глаза. Ему мучительно было осознавать собственную слабость. Он знал, что сейчас не сможет взять себя в руки, не сможет оправиться от случившегося и позабыть тот ужас, который сдавил его горло, когда он очнулся от завладевшего им проклятия. Не сможет позабыть — и открыть свою истерзанную душу другим, а лгать нет сил. Все, что ему нужно: покой и одиночество. С остальным Эрелайн справится сам.

Шаги, все ближе и ближе.

Пройди мимо, ну же! Ну! Что тебе стоит?!

Дверь скрипнула, устало повернувшись на петлях. Эрелайн еще больше сжался, глупо, совсем по-детски надеясь, что Лоир не заметит его в густой, как патока, тени. Нужно было уйти через нее или скрыться в ней, но Эрелайн слишком устал, чтобы что-то делать.

От открывшейся двери потянулся, потягиваясь и лениво мазнув мягкой лапкой, сквозняк, заставив качнуться тяжелые шторы. Лои провоевал с дверью секунд пять: до тех пор, пока не смог пересилить шаловливый сквозняк и рывком захлопнуть ее. Тишина ночи, делавшая дворец не уснувшим, а умершим, всколыхнулась грохотом.

Эрелайн буквально кожей почувствовал его взгляд — и, не давая ему сказать ни слова, глухо проговорил:

— Уходи.

— Айн…

— Уходи.

— Айн, послушай…

— Я сказал, уходи, — жестко, почти жестоко повторил он, оборвав его фразу. И вздрогнул, когда услышал яростное:

— Да выслушаешь ты меня, наконец?!

Эрелайн вскинул голову, удивленный — так неожиданно резко и зло прозвучал обычно спокойный голос.