Ирина Булгакова - Черный завет

Слава Свету, все закончилось быстрее, чем она ожидала. Пришедшая на смену шуму тишина неприятно действовала на обострившийся слух. Некоторое время Доната стояла, выискивая подвох в безмолвье леса, но было тихо.

– Мама, – тихо позвала она. Но тишина не делала поблажек.

Двигаясь по памяти, Доната нащупала котомку матери и выудила оттуда огниво и кресало. Пучок сухой травы занялся быстро, но также быстро и отгорел. Кратковременный свет выхватил из темноты окровавленный труп шакала с разбитым черепом, ближайшие кусты, еще один растерзанный труп с обломками костей, торчащими из грудины.

Следующий пучок травы, связанный крепко и на совесть, принес больше пользы. По крайней мере, Доната не наступила в лужу крови, натекшей из разорванного шакальего горла.

Мать лежала на боку, тяжело навалившись на поросший мхом пень. Донате стоило немалых усилий перевернуть ее на спину. Мать смотрела на нее широко открытыми глазами. В углах рта запеклась кровь. Кошачьи глаза ловили отблеск горящей травы. Расширившиеся до предела зрачки не дрогнули, и Донате стало страшно. Впервые после того, как они вышли из дома.

– Мама, – сухие губы шептали знакомое слово, но мать молчала. – Пожалуйста, мама… не оставляй меня… одну… пожалуйста, – совсем по-детски всхлипнула она. Вдруг показалось, что мать непременно очнется, стоит напомнить ей, как хорошо им было тогда, когда Доната была маленькой девочкой. – Мама… пожалуйста…

Доната осторожно взяла мать за руку, и в это время погас пучок травы.

И тогда мать заговорила.

– Поклянись мне, – хрипло сказала мать, а Доната не сдержала вздоха облегчения. Слава Свету, она жива! – Поклянись мне, что ты найдешь эту суку… твою мать… Я хочу твоими глазами посмотреть ей в глаза… Видеть ее…

– Мама, – Доната почувствовала, как дрогнула холодная рука матери. Она слушала, но не слышала ни единого слова, так велика была радость оттого, что мать заговорила.

– Не могу, как мать… пожелать тебе вечного счастья. Я не твоя мать. Поклянись… Шестнадцать лет… почти… нашла тебя в лесу… только рожденную. Не осуждай… меня, охотилась… Хотела сначала тебя, а потом эту суку…

Она закашлялась, и Доната с ужасом услышала, как в ее груди что-то гулко бухает.

– Ты совсем маленькая… беспомощная… Я не смогла. Ты стала для меня всем. Уходи теперь. Клянись, что найдешь эту суку… свою мать… что бросила тебя… на поживу зверью дикому… Твоими глазами хочу посмотреть.

Мать говорила все тише и тише. В паузах ее слов, повторяя про себя только что сказанное, до Донаты с великим трудом доходил смысл.

– Такая… беззащитная… Милосердней было… Убить, чем зверью на поживу… как она могла… как могла… сука… Клянись…

– Клянусь, мама, – вдруг сказала Доната, и сама испугалась звука собственного голоса. Но сказала, не отдавая отчета в своих словах. Сказала для того, чтобы мать успокоилась.

Здесь Донату и взяли охотники, посланные по следу из деревни. Прямо у свежей могилы с камнем у изголовья, на котором ножом был нацарапан косой крест. Мать должна быть успокоенной после смерти. Ей ни к чему неприкаянно бродить по земле, выискивая ту, кто бросил новорожденную дочь в лесу, на поживу дикому зверью.

Это долг дочери. Найти и воздать по заслугам.

– Кошачье отродье! – сухонькая старушка билась о прутья клетки. Худая рука со скрюченными пальцами тянулась вперед. Добраться, дотянуться до ненавистных черных волос и рвать, рвать, оставляя в сжатом кулаке клочья волос вместе с кожей!

Доната обессиленно закрыла усталые глаза и осталась сидеть там, где сидела. У противоположной стены клетки, пристроенной к бревенчатому сараю. От камней, которые швыряла в нее оголтелая орава детей, это не спасало. Но от протянутых в слепой ненависти рук сесть подальше – первое дело.

– Доченьку мою! – старуха, схватившись за прутья, с недюжинной силой сотрясала клетку. – Ты сожрала! Ты! Тварь! Доченьку… Прошлой весной похоронили. И кровь всю высосала до донышка! Привезли сюда, а она, кровиночка моя, высохшая вся, горлышко растерзано… И всю кровь… Кошачье отродье…

Злые слова перекатывались в голове, как прошлогодняя фасоль в сухом коробе. Так ли обстояло дело на самом деле, как говорила старуха, Доната не знала. Была ли мать виновна в тех грехах, что спешили ей приписать? Вряд ли. Не зря же всю дорогу повторяла с завидным упрямством «сколько лет держалась, а тут»…

Мало ли смертей в деревне случается? Кого русалка утащит, кого звери дикие загрызут, кого и вовсе Лесунья заприметит, да жизни лишит. Не говоря уж об Отверженных, не к ночи будут помянуты…