Михаил Ахманов - Другая половина мира

С плоскогорий, пробивая путь среди прибрежных скал, текли ручьи и реки, питаемые дождями. Вероятно, центральная часть страны являлась водоразделом, ибо на востоке воды текли к Длинному морю, а на западе — к океану. С севера же земли иберов отделялись от материка высокими, но вполне доступными для всадника горами, а за ними простирался гигантский континент, тянувшийся к восходу солнца на десятки или, быть может, сотни соколиных полетов. О тех краях Умбер и его люди знали немногое; там росли дремучие леса, простирались степи и пустыни, струились полноводные реки, а среди всего этого изобилия земли и вод странствовали бродячие племена. Не кочевые, а именно бродячие; кочевники движутся по замкнутому кругу, перебираясь от одного известного места к другому, от пастбища к пастбищу, от стоянки к стоянке, а бродяги проводили всю жизнь в движении, медленном, но непрерывном, мигрируя с востока на запад и нигде не задерживаясь больше двух-трех дней. Существовали, однако, и другие народы, оседлые; а где-то на юго-востоке — возможно, в Нефати?.. — были отличавшиеся от прочих риканнских дикарей, умевшие строить из камня и глины, прокладывать каналы и выращивать зерно.

Огромный мир, гигантские континенты, чьей малой частью являлись земли Иберы и Лизира! Новые злаки и растения, новые животные, новые идеи, пусть даже столь неприемлемые, как идея рабства, должны были скоро хлынуть в Эйпонну, и лишь одни боги ведали, к чему сие приведет, что смоет этот поток на своем пути и что воздвигнет. Во всяком случае, как некогда утверждал мудрый Унгир-Брен, границы обитаемых земель расширятся, а это уже хорошо; человек познает весь мир, а не одну лишь его половину.

Не оказалось бы это знание слишком горьким, размышлял Дженнак. Серебро — прекрасно! Лошади, овцы, козы, плоды — еще лучше! Но вот понятие о том, что человека можно уподобить скоту… Или войны, бесконечные войны, что велись не ради зримых результатов, а по причине одной лишь кровожадности и желания потешить свою гордыню. В Книге Повседневного сказано: умный воюет за власть, земли и богатства, глупый — за идеи. Великие Очаги воевали, сообразуясь с этим правилом; даже тасситы, самые воинственные из всех, сражались за реальные блага, за то, чтоб овладеть правобережьем Отца Вод, добиться выхода к Ринкасу, к торговым путям, к богатству и процветанию. Они не желали оставаться на задворках Эйпонны; они стремились к могуществу, мечтали подчинить Коатль,-и Арсолану, и Одиссар — так, как якобы гласило пророчество утерянной пятой Книги кинара. Но цели их были понятны, намерения — ясны: все та же борьба за власть, богатство и землю, которой боги, зная человеческую природу, не поощряли, но и не запрещали.

Но здесь, в Ибере, сражения, битвы, налеты и осады являлись просто кровавой игрой, развлечением вроде фасита, ибо победитель не захватывал земель побежденного, а, натешившись своим торжеством, сжигал его хольт и уводил его воинов в рабство. Вероятно, идея объединения, мысль о создании государства, была чужда князьям, а в силу этого земля их казалась обреченной на вечную войну. Правда, эйпоннские драммары принесли с собой мир, пусть временный и непрочный, но все-таки мир. Мир этот держался на проснувшейся внезапно тяге к украшениям из разноцветного стекла, ярким тканям, стальным ножам и прочему невиданному добру, привезенному кейтабцами, а также на клинках одиссарских воинов. Соседи завидовали Умберу, но, испытав раз-другой мощь пришельцев, уже не старались заставить их перебраться в свои хольты или силой овладеть их соблазнительными товарами. Что подтверждало истинность мысли О’Каймора: миром правят деньги, монета сильнее клинка, а коль ее подпереть острой сталью, так никто на свете с ней не справится. Дженнак надеялся, что это мудрое высказывание будет верным и на иберской земле.

Как оказалось, зря!

Причиной раздора стала Чолла Чантар.

С того памятного дня на лизирских берегах они больше не расстилали шелков любви; Чолла словно бы успокоилась, уверившись в том, что одиссарский наследник не проскользнет у нее меж пальцев, а Дженнак, вкусив один раз крепкого вина, тосковал по утраченному меду, чей запах казался ему приятней, чем аромат жасмина, а теплые агатовые зрачки — ласковей изумрудных К тому же у Чоллы вдруг возникло множество дел: вместе с жрецами и лекарем она взялась за гортанное иберское наречие, осваивая его все лучше с каждым днем; распаковав корзины и тюки, устроила в своем жилище настоящий арсоланский хоган, увешанный коврами, обставленный резной мебелью и яшмовыми подсвечниками; наконец, обучилась верховой езде и с тех пор начала требовать, чтобы брали ее в каждый поход, затеянный кейтабцами или Дженнаком и Чоч-Сид-ри. Но, разумеется, самой важной ее обязанностью были Песнопения; утром, днем и вечером она простирала руки к солнцу, и звонкий ее голос, оттененный басом Цина Очу, летел над уриесскими берегами, над застывшими водами фиорда, над кораблями, над бревенчатым хольтом и лагерем, что высились друг против друга на скалах.