Ирина Богатырева - Жити и нежити

– Это всё не так важно. Главное вот что. Среди всех этих талантливых людей мы ищем одного, не такого, как все. Он тоже, строго говоря, не человек. Это существо, которое будет обладать таким потенциалом психической энергии, такой силой и глубиной самопогружения, достигнутой путём духовных практик, самоконтроля и дисциплины духа, что будет способен порвать ограниченность человеческого существования и превозмочь человеческую природу. Иными словами, мы ищем среди них избранного . Изо всей совокупности косвенных признаков выходит, что подобное существо вот-вот проявится в мире. Оно явит надчеловеческую, идеальную человеческую природу. Так вот… всё говорит, что подобное существо – ты.

Я замолчала, переводя дух и вглядываясь в его глаза.

Он спросил:

– И что, ты сама в это веришь?

Его глаза потухли. Они стали тёмными. Он смотрел серьёзно и с грустью.

Я сказала:

– Понимаешь, появление такого существа – физическая закономерность. Это процесс, который происходит медленно, но происходит. Это данность, это может быть доказано математически, этим даже занимаются некоторые оккультные направления, но это не наша сфера. Мы не теоретики.

– Да нет, я про другое. – Он поморщился. – Ты действительно веришь, что ты ангел?

К такому вопросу я не была готова. Какой из меня ангел, право? Даже смешно. Я это выдумала от безысходности – как иначе объяснишь, кто мы такие? Особенно в состоянии жити.

– Понимаешь, это сложнее. Не совсем ясно, кто мы. Есть много предположений… Версий… Скорее всего мы ваши ближайшие родственники. Потерянное звено между состоянием животного и человека.

– Обезьяны, – сказал он, не меняясь в лице.

– Чего? – Я его не поняла.

– Ты хотела сказать, потерянное звено между обезьяной и человеком.

– Нет. Животным. Я хотела сказать, животным. У всякой души есть три состояния. Из того равновесия, в каком она явлена, она может скатиться до природы животной или подняться к состоянию надчеловеческому. А мы нечто среднее. И у нас тоже два состояния – это нежить и жить.

– Ангел, – подсказал он, и его интонации мне не понравились.

– Да пойми же ты! Я не думаю в таких терминах. Это смотря по какой религиозной парадигме…

– Меня не интересуют парадигмы. Мне интересно одно: ты веришь в это или нет?

Перед моими глазами так ясно предстал вдруг облик Айса, как я запомнила его в последний момент, когда уходила, что в животе подвело. Я почувствовала, что мне неудобно сидеть у Ёма на коленях, и встала. Он не удерживал.

– Это неправильный вопрос. Вот ты веришь в то, что ты человек?

– Я человек. Вера тут ни при чём.

– Очень даже при чём. Наша субъективность своей ограниченностью полностью базируется на нашей внутренней фиксации, которую можно назвать верой с определённой долей условности…

Он тоже поднялся на ноги, мотая головой, будто у него вода попала в уши.

– Ты чего сегодня курила? Ты нормально говорить можешь?

– Могу.

– Так говори… Что там с твоей субъективной фиксацией? Скажи мне прямо: ты ангел или нет?

– Я не могу тебе так прямо ответить.

– А ты постарайся.

– Хорошо. – Я посмотрела на него. – Если ты просишь. Я жить.

– Господи! – Он страдальчески закатил глаза. Мне стало жалко его.

– Что ты к словам привязался? Это ж не суть, я ведь объясняю тебе, – затараторила снова. – Это вопрос восприятия. Вот ты, ты сам – человек или нет, как ты считаешь?

– Я не могу тебе так прямо ответить, – сказал он и вышел из палатки.

Я поняла, что за ним не имеет смысла бежать.

– Нет, нет. Подожди. Ты держишь неправильно. Вот та-ак, – слышался за кустами вкрадчивый голос.

– Так? – полнорото отвечали ему.

– Да. Дыши. Так…

Послышались нерешительные, неуверенные удары по варгану.

– Мягче. Женственней.

Сдержанный смешок.

Цезарь не выдержал и шагнул в кусты.

Там сидели Виксентий и Настасья с варганом в зубах. Лицо у неё было одновременно сосредоточенное и игривое, глаза свела к носу, будто старалась разглядеть инструмент. Виксентий был похож на обедневшего рыцаря, давно просадившего и имение, и доспехи, и даже коня, однако не потерявшего главное рыцарское достоинство – служения прекрасной даме. Он аккуратно поправлял Насте упавшую на щёку прядь волос:

– Вот так. Дыши, как я учил. Это очень важно. Не забывай. Дыши диафрагмой.

«Пяу – дзынь!» – от плохого удара язычок брякнул по раме и разбил Настасье губу. Она ахнула, зажав рот ладонью, подняла глаза и заметила Цезаря.