Ирина Богатырева - Жити и нежити

Он стоял рядом со сценой, чуть позади неё, за гигантским чёрным блоком монитора, и прижимал к уху телефон.

Он был весь в белом – свободная рубаха, перепоясанная красным поясом, и светлые его волосы сияли от этой белизны.

Я остановилась и смотрела на него, в пяти шагах, почти забыв, ради чего я здесь. Светлая, тихая радость плескалась в душе, или что там у нас вместо этого органа, вся муть и тревога, вся жуть пережитой ночи стекали с меня, как вода, и я подумала, что даже если он не совершенномудрый, это абсолютно неважно: для меня он – свет, сам светом став.

Он поднял глаза, заметил меня, и лицо его преобразилось. Он быстро нажал отбой, подскочил ко мне в два шага, сгрёб и объятьях и расцеловал.

Я висела в его руках, как рваная кукла. Я совсем не ожидала такой реакции.

– Славка! Ярославка! Ты приехала! Счастье моё, как я рад!

Я болтала ногами и пищала, чтобы он поставил меня на землю. Так растерялась, что больше ничего сказать не могла. Не про катафалк же ему говорить и не про то, как я сюда добиралась, только ради того, чтобы он меня сейчас вот так в воздухе замотал.

Наконец он отцепился, отстранился и вгляделся в мое лицо. Он и правда был счастлив. Лес мой, на меня ещё никто и никогда не смотрел с такой радостью и такой… таким… Нет, я не знаю, как называется у людей это чувство. Но с чего? Почему? Кто я ему? Дух ведь только, морок, трава.

– Можно я тебя буду звать Руся? – спросил он.

– Это ещё почему?

– Ну как? Ярослава, Яруся – Руся. Славой мне не нравится, Слава – это что-то слишком затасканное. А вот Руся…

– Назови хоть горшком…

– Ты чего такая?

– Какая?

– Никакая. Пойдём ко мне, а то здесь шумно.

Тут и впрямь было ужасно шумно: варганисты не умолкали, гнали без остановок. Их ритмы начинали вколачиваться в голову.

Ём развернулся и пошёл куда-то за сцену, увлекая меня.

– Устроили дискотеку, – говорил он в своей манере – на ходу. – А орги хотят, чтобы я сегодня что-то такое же играл. Ну, орги, организаторы, – зачем-то объяснил он, обернувшись через плечо, видно, вспомнил, что я их музыкантский сленг не по– нимаю.

– Прямо такое?

– Ну, такое не такое, но что-то в этом духе, языческое вроде. Им всякие мои классические инструменты не нужны. Кларнеты там, мандолины. Им что-то жёсткое подавай. Волынку или те же варганы. Как считаешь, я, как эти ребята, смогу? – Он снова обернулся. Глаза его весело сияли.

– Ты лучше сможешь, – ответила совершенно серьёзно.

Он рассмеялся:

– Да ладно тебе! Я ещё совсем играть не умею. Сложный инструмент оказался! Я на нём вчера весь вечер играл. Прямо устал, – он усмехнулся. – Вроде бы не первый день в музыке, но тут что-то особое. Хороший звук достать надо. Правда, и он из тебя его достаёт, это как-то обоюдно выходит.

Но было видно, что он доволен. За сценой тянулся палаточный лагерь, мы бодро пробегали его. Миновали штабные палатки, возле них стояли складные столики, на них – ноутбуки, а рядом полуголые люди с серьёзными лицами расхаживали, что-то резко командовали в рации. Кто-то из них махал Ёму рукой, на меня не обращали внимания.

– Думаю, ты права, конечно, – говорил он. – Сыграю, что же не сыграть. Я только своё хочу, а не то, что здесь надо.

– А что здесь надо?

– Я же говорю: тут все помешались на язычестве. Подавай им его – и всё тут. Осталось только петуха зарезать, прямо на сцене…

– Чёрного.

– Чего чёрного?

– Чёрного петуха.

– А. Откуда ты знаешь? Интересуешься?

– Язычество не ушло никуда. Оно в нас.

– А, ну, может, может. Я об этом не думал. Я вообще мало думаю, я вот что понял. А если и думаю, то всё больше о тембре и интервалах. Скоро отупею уже.

Он снова смеялся. Позади осталась большущая военная брезент-кухня, оттуда пахло чем-то солёным, горячим. Пошли жилые шатры – одинаковые, большие, в рост.

– Видишь, какую нам палаточку дали, – сказал Ём, сворачивая к одному из них. – Целый дворец! Проходи. Ребят нет сейчас. – Он откинул тент, пригнувшись, нырнул первым.

В палатке было пусто, вдоль стен валялись вещи, сумки, кофры от инструментов, сами инструменты, в одном углу лежали туристические коврики, в остальном же пол оставался неприкрытым – голая земля с вытоптанной травой.

– Как тебе? Хоромы! – Ём стоял в центре, раскинув руки, оглядывал, как царь палаты. – Нравится? Сейчас, – он что-то вспомнил и метнулся к вещам. – Сейчас. У нас здесь. Стул был где-то.

– Да ладно, не надо. Можно и на коврике посидеть.

– Да нет. Секунду. Кстати, знаешь, Айс пропал. Всё утро не могу до него дозвониться.