Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3

Однажды, когда я шел по бесконечной проселочной дороге, приглядываясь к темневшей на горизонте ленте лесов, и гадал, как найти партизан в этих лесах, подул холодный, насквозь пронизывающий ветер. В мгновение небо затянуло черными тучами. И полил такой дождь, какой не часто приходится видеть. Поблизости не было ни дома, ни стога сена, где можно было бы укрыться. В один миг промокла вся одежда. А резкий и холодный ветер выдувал из тела последнее тепло. Когда же дождь немного стихал, то взамен его с неба начинали падать большие мокрые хлопья снега. Дорогу залило водой и мокрым снегом. Идти стало скользко. Местами на возвышениях островками белел снег. А я сам едва не падал от усталости, холода и голода.

Самочувствие отвратительнейшее. Мокрые рубашка и брюки казались еще холоднее. Спрятаться некуда. Пробовал бежать, не помогает, еще хуже. Когда я совсем было отчаялся, за завесой дождя и снега в стороне от дороги показалось село. Не размышляя долго, напрямик по полю побежал к селу. Если до этого было трудно идти по дороге потому, что она залита водой и раскисла, то по полю, заросшему травой, оказалось еще труднее. Мокрая трава, попадая между пальцев ног, резала кожу на ногах. Высокие стебли растений бьют по лицу, а переспелые зерна на стеблях попадают в глаза. Тот, кто не ходил босиком по мокрой траве, да еще бегом, тот никогда не поймет всего неудобства.

Добежав до первой избы, без стука открываю дверь и вхожу внутрь. В доме сухо и тепло. Из русской печи пахнет чем-то вкусным. У окна на лавке сидит старуха. Моему неожиданному появлению она, видимо, удивлена. Смотрит на меня молча и растерянно. Когда бабка, придя от удивления в себя и обрела дар речи, она без предисловий разрешает мне взобраться на теплую русскую печь. Мои мокрые штаны и рубашку положила сушиться в печку. Я же в это время в костюме Адама и Евы, укрывшись какими-то лохмотьями, отогревал свою душу на печи. Видимо старуха не знала, что делать со мной. Она молча ходила по комнате взад и вперед и все время вздыхала, зачем-то перекладывала вещи с места на место, заглядывала в печь. Потом снова села возле окна на лавку и сказала:

- Ты, парень, долго то не задерживайся у меня.

- Ладно, бабушка. Вот только дождь пройдет. Погреюсь немного бабушка.

- Грейся, грейся. Вишь, как продрог, бедняга. Не дай бог заболеешь. А то и умереть так не долго.

- Нет, бабушка, я живучий. Не умру.

- Кто тебя знает? Этой весной один тоже, вот как ты сейчас, пришел погреться попросился. Я пустила. А он возьми да умри у меня вон там на этой же печке. Беды то потом сколько наделал.

- Нет, бабушка, я не умру. Он тот, наверное, хворый был, а я здоровый.

- Кто вас знает. Одни хлопоты с вами.

Бабка порассуждала некоторое время, одела на голову платок и вышла.

- Скоро приду, - сказала она.

В доме остался я один. Отогревшись на печи, почувствовал такой страшный голод, что начал принюхи­ваться, чем это их вкусно у бабки пахнет. Она же ушла и, казалось, совсем забыла о своем госте. Я даже стал беспокоиться. Вдруг старуха пошла в полицию? Вот это будет сюрприз для меня. Нет, как бы ни было, идти в полицию на голодный желудок неподходяще. Может быть, в доме я все же найду чего-нибудь подкрепиться. Погляжу! Прислушался, никого. Слез с печи. В одежде новорожденного младенца, накрывшись рваным одеялом, начал ревизию. Было неловко ходить по чужому дому в подобном виде. А вдруг кто-нибудь войдет? Позор какой. Бабка потому и оставила меня в доме так смело. Она видно понимала, что в голом виде я не слезу с печи.

Однако кушать хотелось очень. На полочке для посуды оказалось несколько старых сухарей. На первый случай это хорошо. Взяв сухари, быстро влез к себе на печку. Сухари под зубами громко хрустели. Как громко хрустят, возмутился я. Такой хруст старуха и на улице услышит. Проклятый сухарь. До чего же он жесткий.

Вскоре вернулась и сама бабка, в руках она держала крынку с молоком.

- Ого, это хороший признак, - подумал я. Бабка, наверное, добрая и старается для бедного, для меня значит. Вот славно поем. Когда же она достала из печи вкусно пахнущий чугун и поставила его на стол, то я едва удержался на печи. Постеснялся в голом виде.

- Одежда твоя еще но высохла. На вот, одевайся, - и хозяйка бросила на печь старое одеяло. Обедал я, завернувшись в одеяло. Когда после обеда дождь перестал, бабка вынула из печи мою высохшую одежду и сказала:

- Теперь можно идти.

После теплой печки было страшно снова идти в холод и непогоду. Когда я начал расспрашивать о дороге, та без предисловий сказала: