Лев Вершинин - Великий Сатанг

Но отдать приказ подчиненным?..

Лучше не думать. Если думать, придется отвечать. Честно. Как на духу. И это будет скверный ответ. Без которого лучше обойтись.

И ненависть к дикарям, посмевшим прикрываться бесценными творениями, усиливается в сердце полковника и доктора искусствоведения многократно.

… Разогнув спину, Джанкарло эль-Шарафи снимает очки и укладывает их в видавший виды футляр.

Ну что ж. С предварительной работой покончено. Поступления зарегистрированы, рассортированы, и он с удовольствием, по долгу представителя властей на борту, скрепил подписью регистрационные листы.

Семнадцать отсеков скульптуры.

Одиннадцать отсеков живописи.

Восемь отсеков забиты разной мелочью, из того разряда, что нести трудно, а бросить жалко. Там не все еще и рассортировано как следует. Чепуха. Этим можно будет заняться во время полета. И вообще работы непочатый край. Составление подробной, обоснованной теоретически описи фондов — дело кропотливое, тонкое; заниматься им придется в одиночку, не подпуская ни пилота, ни штурмана, ни второго помощника. Усердия у них, конечно, хватает, но ведь ни опыта, ни главное — понимания…

Зато кое-кто из них позволяет себе сочувствовать дикарям!

На устах полковника эль-Шарафи появляется еле заметная ухмылка. Он еще не знает наверняка, станет ли добиваться исключения второго помощника из реестров личного состава Космофлота Демократического Гедеона, но то, что сосунка ждут неприятности, — это точно.

Лейтенант, препирающийся с полковником, да еще и выступающий в защиту дикарей, по милости которых погублено бесценнейшее достояние человечества, это, знаете ли, нонсенс. Так можно далеко зайти. Настолько далеко, что возвращаться будет попросту некуда. И нечего отделываться ссылками на объективное снижение интеллектуального уровня в молодежной среде! Если не хватает мозгов, следует восполнить их отсутствие установлением надлежащей дисциплины!

Необходимо ужесточение внутренней политической линии.

Не умеешь — научим. Не хочешь — заставим.

К сожалению, дон Мигель, сеньор пожизненный Президент, не желает и слышать о давно уже разработанном его канцелярией плане введения на некоторый срок особого воспитательного режима. Он слишком стар. Он не понимает, что в создавшейся ситуации заставить человечество возродиться можно только из-под палки. А потом пусть история судит победителей!..

Не хочет. Не может. Слишком стар…

Джанкарло привычно покусывает нижнюю губу.

Вот именно — слишком. Так долго люди не живут.

И вздрагивает. О чем это я?! Об этом нельзя. Даже наедине с собою. Даже в мыслях. Пока что нельзя. Следует отложить размышления на эту тему до Гедеона. Следует обдумать. И лишь потом, после долгих консультаций, заручившись согласием и поддержкой, быть может…

Пол под ногами начинает подрагивать.

Сперва слегка, почти незаметно, бесшумно. Затем отчетливее. Вместе с подрагиванием зарождается мерный гул. Система двигателей приходит в состояние готовности к полету. На это требуется время. Не много. Но все же. Ведь «грузовик» чудовищно стар, все ресурсы выработаны, а многомесячный ремонт, говоря откровенно, был не более чем на совесть проделанным макияжем. Нет специалистов. Нет оборудования. Ничего нет.

Раздвинув жалюзи иллюминатора, Джанкарло эль-Шарафи какое-то время рассматривает пейзаж.

Невероятно!

За считанные часы с момента окончания погрузки все вокруг неузнаваемо изменилось. Земля утратила цвета, сделалась черно-белой, напрочь лишенной каких бы то ни было оттенков. На глаз специалиста это может показаться даже небезынтересным: абсолютный контраст, лишенный полутонов. Совершенный свет и совершенная тьма. Но простого человека такое может довести до шизофрении. Именно поэтому он, полковник эль-Шарафи, четыре часа тому приказал задраить иллюминаторы, и пилот в чине капитана, формально — первое лицо на борту, не споря ни секунды, согласился с данным распоряжением.

Черная земля. Белое небо. Черное небо. Белая земля. И ничего больше.

Интересно, эта ведьма все еще там?..

Невозможно разглядеть. И слава Богу.

«Неправильно», — сказал мальчишка. Сопляк! Можно подумать, он, Джанкарло, лишен сердца и ничего не способен понять. Но! Иного выхода просто не было. План вывоза фондов никак не предполагал эвакуацию двадцати сотен туземцев. Которые, кстати, не очень-то и стремились к эмиграции. Во всяком случае в последние дни погрузки.