Катерина Снежинская - Подчини волну!

— Пойдем.

— На кой хрен?! Командир, на кой хрен это все нужно?! Кому?!

— Брат…

— Да пошел ты!

Парень развернулся, скидывая ладонь с плеча. И качнулся назад — в пустоту. Тир сграбастал его за лацканы пальто, рванув на себя, волоком стаскивая с парапета. Дем, дико скалясь, обеими руками саданул по его предплечьям, пытаясь вырваться. Командир не дал — притянул к себе, обхватив за плечи.

Дем откинул голову, как будто собираясь врезать лбом по кривой переносице. Но… обмяк, осел, ткнулся головой в капитана. И завыл — тихо, глухо, едва слышно. Страшно. Словно через силу проталкивая воздух сквозь до хруста сжатые зубы.

Черные фигуры за ними не шевелились, застыв чернильными абрисами на фоне свинцовых туч — плоские, нарисованные тушью. И казалось, что за их спинами к крыше тянется мрак.

Не было никакого мрака. Просто наступил тот короткий миг, когда солнце, невидимое за грязной портьерой неба, село. Его рассеянный, сумрачный свет уже пропал, а фальшивое зарево ночного города еще не разгорелось.

И когда внизу, в ущельях улиц, вспыхнули фонари, помаргивая ореолами радужных рекламных огней, крыша была пуста. Люди исчезли, оставив ветру его небо.

Порыв взвился вверх, закрутив вихрем мелкий мусор. Подхватил растоптанный окурок, вычищая свою территорию, радуясь, что, наконец-то, остался один. Хотя в чем-то со своими незваными гостями он был согласен.

Ветер тоже ненавидел этот город.

Вейр остановилась возле своей машины, перекинув сумку на живот, чтобы достать ключи. И замерла, вцепившись в кожаный ремень, разглядывая синий, глянцевый бок «Гламор-Экстра», словно видела его впервые.

С ней такое случалось. Ни с того, ни с сего она зависала, как перегруженный компьютер, уставившись на что-нибудь блестящее или светящееся. Нет, она не выпадала из жизни. И сознание, слава Богу, оставалось при ней. Но чтобы стряхнуть с себя ступор требовались усилия.

К счастью, «зависала» она все реже.

Ветер шлепнул ее по щеке, провезя чем-то липко-мерзким. Доктор вздрогнула, отшатываясь. Низкий, практичный каблук попал в выбоину на асфальте и Вейр едва на задницу не села. Пришлось балансировать, нелепо расставив руки в стороны, размахивая сумочкой. Сердце колотилось в горле, виски ломило. Кровь от страха прилила к черепу, заставляя видеть тени там, где их не было.

Проморгавшись, прижимая руку к груди в лучших традициях мелодрам, Ли убедилась, что на нее напал обрывок газеты, которой ветер играл, как кот с бантиком. Мазнув Вейр по лицу, порыв погнал смятый комок вперед, пнув его о разгорающийся в предвечерних сумерках фонарь.

Доктор сглотнула, пытаясь смыть во рту кисловатый приступ страха. Ладонью вытерла со лба холодную испарину. Пальцы заметно подрагивали. Неврастения, что тут скажешь? Застарелая, знакомая, такая же неотъемлемая часть ее самой, как привычка грызть щеку.

Телефон в кармане грохнул, будто взорвавшаяся бомба, затопив пустую улицу веселеньким, жизнерадостным маршем. И заставив Вейр подскочить на месте.

— Да что ж это такое-то?!

Она дернула из кармана пластиковое тельце, выворачивая подкладку. И, злясь на весь мир, а больше всего на себя саму, рявкнула, не глядя на номер:

— Доктор Вейр слушает!

— Ты опять пропустила сеанс у психолога, — вместо приветствия, констатировала мать.

Зря она на номер не посмотрела. Умные люди для того и придумали определитель, чтобы можно было сделать вид, что не слышала звонка. Или забыла телефон в машине. Или случайно спустила его в унитаз.

— Мама, я только что вышла от нее, — напомнив себе в тысячный раз, что терпение есть великая добродетель, отозвалась Вейр. Ровный тон давался с трудом. Желудок мелко подрагивал, как холодец. — И собираюсь сесть в машину, чтобы ехать домой.

Доктор вспомнила, что действительно собиралась сесть в машину. Только ключи достать не успела. Из сумки достать, точно!

Она закрутила головой, пытаясь определить, где эта самая сумка. Не сразу сообразив, что сжимает ее ремешок в собственном кулаке. А само творение от Дер Кусо тушкой лежит на грязном асфальте.

— Ты меня не обманываешь? — выдержав театральную паузу, осведомилась мать.

Она никогда просто не говорила. Госпожа Снер осведомлялась, констатировала, сообщала — все, что угодно, но не говорила как все нормальные люди. Наверное, это было нелегко.

— Мама! Мне тридцать лет! — вызверилась Вейр, разом забыв про все добродетели на свете. — Даже если я тебя обманываю, то кому какое дело? Тебе не кажется странным, что ты звонишь мне, чтобы проверить, не пропустила ли я сеанс у психолога?