Владимир Ленский - Проклятие сумерек

Горэм явно осталась недовольной его догадкой.

– Во всяком случае, Уида не понравилась мне с первого взгляда. Я еще подумала, что Талиессин разведется с нею, едва только получит от нее желаемое.

– То есть – ребенка? – уточнил Гайфье.

Нянька кивнула, сощурив глаза. Она что-то рассматривала в темноте. Что-то, что видела она одна. Должно быть, картины, встающие в ее памяти.

– Уида родила в ночь обновления эльфийской крови, – продолжала Горэм. – Это произошло совсем недалеко отсюда, в доме, который Талиессин снял для своей возлюбленной Эйле и где после ее смерти жила я с вами. Окна опочивальни как раз выходили на площадь, где шло представление…

– Вы покажете мне этот дом? – перебил Гайфье.

– Сами найдете, – махнула рукой Горэм. – Не нужно, чтобы нас с вами увидели вместе после того, как меня выгнали. Посреди площади небольшой фонтан. Фасад дома разрисован вазами и голыми девками… Картины непристойные, но Талиессину нравились.

Гайфье оглянулся. Внезапно ему показалось, что в таверне кто-то прячется и наблюдает за ним из полумрака. Горэм сразу уловила его беспокойство и коснулась его руки.

– Здесь никого нет. Для посетителей время слишком раннее. Я попросила хозяина последить за тем, чтобы нас с вами никто не увидел. Если кто-то появится, нас предупредят.

Гайфье счел эти предосторожности смехотворными – не заговорщики же они, в конце концов; однако промолчал.

– Когда Уиде настала пора родить, – продолжала Горэм, – на площади как раз играли пьесу. Каждая фраза входила в комнату роженицы, точно соседка, пришедшая поглазеть на новорожденного ребенка. Входила и повисала в воздухе. Как будто некто нарочно так устроил.

– Как? – не понял Гайфье.

Не отвечая на вопрос, Горэм продолжала:

– Это была пьеса о пророчестве двух лун. Ваша сестра родилась как раз в тот миг, когда произносилось проклятие сумерек…

– Что такое проклятие сумерек?

Гайфье почувствовал, что у него опять немеют кончики пальцев. Оказывается, все самое плохое еще только впереди!

Внезапно он возненавидел Горэм. Нет, не за то, что она открывает перед ним разные неприятные и страшные тайны. В конце концов, тайны эти существовали помимо Горэм и рано или поздно должны были быть раскрыты. Его выводило из себя то удовольствие, которое нянька получала от этого.

– Я запомнила слово в слово, – таинственно шептала Горэм, обдавая Гайфье запахом своего дыхания. – Я чувствовала, что все это неспроста. Во всем этом есть определенный смысл… Раз в четырнадцать лет обе луны, Ассэ и Стексэ, сходятся в опасной близости. Одна из лун ярче светит в краях, где живут эльфы. Вторая луна любит заглядывать в лица спящим. Но настанет день, когда луны столкнутся. Прольется кровавый ливень, звезды не удержатся на небе… Ассэ уничтожит Стексэ, Стексэ сожрет Ассэ, и все живое умрет.

Горэм замолчала, чтобы услышанное улеглось в памяти мальчика. На миг Гайфье стало по-настоящему страшно: полумрак пустого помещения, жаркий шепот старухи, пророчество…

Но Гайфье был рожден солнечным, он не умел долго пугаться или огорчаться.

Вскочив, он бросился к окну и ударом кулака сшиб на землю ставень. Широкий солнечный луч хлынул в комнату, разоблачив пляшущую в воздухе пыль и явив мятое лицо Горэм.

– Я не мог больше сидеть во мраке, – признался Гайфье, усаживаясь обратно за стол. – Темнота меня раздражает.

– Лучше бы вы ее боялись, мой господин, – сказала Горэм, но теперь ее голос больше не звучал зловеще.

– Почему? – в упор спросил Гайфье.

– Потому что проклятие сумерек – это о вас и вашей сестре, – просто отозвалась она. – Скоро наступит время опасного сближения двух лун. Скоро…

Она замолчала, жуя губами. Гайфье смотрел на нее, ощущая неловкость. Она пыталась запугать его, предостеречь, но выглядело это так, словно старая женщина, разобиженная на своих бывших господ, запоздало пытается свести счеты.

Гайфье решил поскорее закончить томительный разговор.

– И в чем же это должно, по-вашему, выразиться? – осведомился он.

– Ваша сестра попытается убить вас, – сказала Горэм и уставилась на Гайфье молящим взором.

Гайфье встал и молча двинулся к выходу. Он больше не в силах был находиться со старухой в одном помещении. Он вполне отдавал себе отчет в том, что оскорбляет самую преданную и бескорыстную любовь из возможных: любовь самки к выкормленному ею детенышу. Но почему-то этот род любви вызывал у него ужас и почти физическое отвращение.