Вероника Мелан - Уровень - Магия

— Мне кажется, я остановилась, Лао. Как в паутине. Залипла и не двигаюсь, никуда не иду. Не делаю ничего полезного.

«Человек всегда движется. Даже когда стоит. Движение невозможно прекратить».

— Но я не чувствую своего движения! Никакого! Не принимаю каких-то важных решений.

«Ты принимаешь решения каждую секунду».

— Но почему я тогда не чувствую никакого удовлетворения?

«Потому что ты не принимаешь верных решений».

Арви лежал в кустах, положив голову на лапы. Иногда сверху капало, иногда гулял в кронах ветер, опускался ниже, шелестел травой, трепал его уши и загривок. Светило солнце, всходила луна; по ночам, когда светили звезды, он мерз.

Время от времени на поляну приходили и уходили люди; он видел их, но не слышал их голосов, ощущал лишь запах, тот запах, что приходил вместе с ними.

Первым приходил человек в шапке — старый, немощный, но бодрый духом. Долго сидел у каменной сваи; от него, как круги по воде, исходили волны благодарности и спокойствия, волны умиротворения. От него пахло сносившейся кожей, тишиной, добротой и немножко голодом. Арви слышал, как человек в шапке о чем-то шептал, но не мог разобрать слов — не понимал их; видел, как тот, пошатываясь, поднялся и ушел.

Потом был другой, моложе. И пахло от него иначе: недовольством, толикой злости, неуверенностью и жадностью. Тенью растерянности и отчаяния, тонким слоем бессильного, протухшего, как стоящий рядом пень, гнева. Человек просил быстро и громко, Арви снова не понял ничего. Проводил его глазами и долго лицезрел пустую, залитую солнцем поляну.

Были и другие люди — немного. Все они быстро уходили и часто пахли незнакомо; он не высовывал носа. Безошибочно угадывал, что та, которую он ждал, еще не вернулась.

Какое-то время сервал смотрел, как покачивается у лап трава, как на нее наползает и стекает тень от бегущих по небу облаков, слушал скрип веток, стук клюва о кору, вдыхал запах сырого мха и листьев ярко-красной низкорослой ягоды, растущей у пня.

Долго смотрел из-за переплетения ветвей и корней на опустевшую опушку, затем вновь положил морду на лапы.

Майк нашел его под самый вечер четвертого дня — лежащего в зарослях можжевельника все у той же поляны. Солнце уже закатилось за ветви, свет в подлеске быстро сгустился до темно-синего; он не заметил бы, если бы не блеснувшие в полумраке желтые глаза.

С тех пор он приходил сюда трижды и каждый раз приносил с собой завернутый в тонкую пищевую пленку кусок свежего мяса, но сервал к еде не прикасался. Демонстративно смотрел прямо перед собой, а когда Морэн подходил слишком близко, принимался настороженно бить по земле кончиком хвоста.

— Тихо, тихо, я же не во вред пришел. Поешь, Арви, слышишь? Поешь. Надо.

Кот не слушал. Не слышал или не хотел слышать. С места не уходил, чего-то напряженно ждал, на мясо не смотрел.

Майкл волновался. Как увести кота, как накормить, как объяснить, что для нормальной жизнедеятельности в организм должна попадать пища? У животного свои принципы, свое понимание вещей, недоступное человеку. Такое случалось и раньше: привязавшись, зверь мог ждать днями, а то и неделями без еды и воды и в итоге умирал, не дождавшись того, ради кого проводил долгие часы на одном месте.

Неужели она не попросила его уйти, не дала свободу?

Действуя на свой страх и риск, Майкл приблизился к сервалу максимально близко, медленно опустился на корточки и заглянул в глаза. Произнес мягко и тихо, вложив в слова не столько смысл, сколько нужные эмоции:

— Пойдем со мной, Арви. Я тоже ее жду. Ты будешь есть и ждать, ты не предашь. Ты будешь на месте, будешь здоровым, когда она вернется. Слышишь меня? Ты узнаешь, когда она придет.

Кот, подняв голову с лап, посмотрел ему прямо в глаза. Слушал. Изредка поматывал ухом, пытаясь распознать намерения сидящего рядом человека.

Майкл поднажал — не мог позволить себе упустить нужный момент.

— Пойдем со мной. Мы будем ждать ее вместе. Вместе.

И вздохнул с облегчением, когда спустя долгую минуту, показавшуюся ему вечностью, Арви неуверенно поднялся с холодной земли.

На залитых косыми солнечными лучами, льющимися сквозь квадратные окна, стенах галереи висело множество картин. Больших, маленьких, вытянутых, круглых, выделанных из камня, написанных второпях и тщательно прорисованных. Масло, акварель, тушь, карандаш… Портреты, натюрморты, белиберда из мазков, городские пейзажи. Природа-природа-природа, много природы.