Альберт Егазаров - Красные тени

И откуда-то со стороны невидимых доселе кулис донеслось эхо. Да нет, не эхо то было. То вырулил в костюмчике светлом, гладкий, сияющий, точно белый «мерседес», певец эпохи рвущихся сердец, объект зависти самого Маккартни, нестареющий, несгибающийся, вечный Зев…

— в аплодисментах потонул куплетик символический.

— А сейчас, — продолжил певец молодежный, сияя улыбкой оптимистической, — а сейчас, корона представления, для дорогих гостей — «Русская мистерия».

Однако ж, заминочка вышла. Молчание тягостное. И вдруг — ржанье…

— Харитоша, — умаслился словом старик.

Харитоша сидел верхом на четырех спинах танцоров, стоявших на четвереньках головами внутрь. Получился настоящий паук, да еще сапоги черные, хромовые у танцоров, да ноги тонкие, длинные. Паучина да и только.

А впереди две девицы в кокошниках несли под покровом что-то неровное — с выступами, с башнями что-ли какими.

— Кремль, господа! — выкрикнул Харитон. — Кремль буду крыть! — смеется, поплевывая, пока все остолбенело переваривают… тихий ужас на лицах эсесеропродавцев, — жестью белой да золотишком сусальным, дурни! — хохочет Харитон и сдергивает покрывало. Под ним Кремль не красный — золотой. Опа! — хлопает в ладоши Харитон. Звучит песня:

Старик довольно смеется. На сцену выбегают девушки в сарафанах, кокошниках, точно березки белые.

— Березу, слышь, возьмешь? — оживляется за банкетным столом батюшка.

— Лицензию, — рубит полковник и вновь утыкается в блюдо.

Девушки кружат хоровод, появляются молодцы, тоже кружатся, то и дело вспархивают, будто лебеди на пруду. И вдруг что-то мелькает меж красавиц в кокошниках, вначале как зарница дальняя, снова — нет, то еще одна краса пролетает, розовая лебедка, с сиренью. И все молодцы-лебеди, как проскользнет она, тревожатся, потом опять к подругам своим прислоняются, и вновь — стремительный бег — зарницы всполох. И опять замешательство, тревога на лицах, ожидание…

— Затея, мечта моя, Затеюшка, — распустил нюни этот старый развратник, а что до меня, так я ее даже разглядеть толком не смог, зато среди березок этих — ох, и ничего были!

— Да, там девки сисястые! — вякает старик, но Затея, скажу тебе, это… да… — кажется, впервые у старика не хватает слов. А что за имя-то, господи Аввадоне, За-Тея. Ты-то разумеешь хоть, с кем дело имеешь?

— Ну как, дело известное, Царевна Лебедь, мифологию знаем.

— Сам ты мифология, — сплюнул старик. Сама Мечта это. А когда мечта есть, говорил же тебе, нету ни зла там какого мирового, ни добра, а есть только жажда. Смекаешь?.. Да гляди, гляди, занятный балетец, скажу тебе.

Действительно, занятный, если учесть, что с березок уже облетели верхние непрозрачные покрова, и остались они в…

— … газе, какое там содержание сероводорода, три? Три процента? Нет брат, газом твоим только преисподню топить. Не отдам за березу, — противится полковнику батюшка.

В газе девушки были еще прекраснее. Так это и не березки вовсе, а лебедки. И кружатся с сужеными своими в парах. А по краям-то круга светлого какие-то шорохи, вспархивания, стоны доносятся… И вновь Мечта Затеевна в легком танце покровами тончайшими сердца верных мужей задевает… И уносится. И они, господи, грешные — за нею, куда? А из глубин темных, тем временем, из самого нутра тьмы черные фигуры выплыли, на лебедок накинулись да начали терзать их затаптывать… Не успели, кажись, вновь белый отряд показался молодцев храбрых. Заклевали лебеди воронье-коршунье проклятое, но тут чудеса — хлынула кровь из ран жестоких и залила крылья черные, а под кровью этой и побелели стервятники — и тот же изгиб шеи стал у них, и крылья те же, что у победителей ихних — в этот смертный миг коршуны в лебедей превратились, а лебеди, те тож, как в зеркало волшебное глянули — обернулись на миг стервятниками… И бросились лебедки на суженых, и стали их обнимать-целовать… и в этот миг… она, Царевна Лебедь, вплыла на невесомых крыльях, в прозрачных одеяниях, и сама прозрачна, родник питающий, чистота его, и жажда…

— Затеюшка, — мечтательно-сально выдавил из себя старик.

И, влекомые «еще неясной, но уже прекрасной», вспорхнули лебеди-молодцы было, порывом неясным устремляемы, но лебедки начеку были, обвили своих милых, и шеи самок белых стали на миг темно-красными, словно от крови застоявшейся, а сами они почему-то напомнили пиявок… И клювы самцов, еще не остыв от хмеля победы, обратились против своих нареченных, и то уже не были белоснежные тела лебедей, то уже не безобидные клювики раскрылись на самок — то во всей своей мощи и остроте выглянули крючковатые пасти орлов, и когти, терзавшие белоснежные груди — не красные плавуны — лапы тигровыя, зубы змеиныя исторгали предсмертные крики законоположенных. И Затея, Царевна Лебедь, невозмутимо приняла жертву, сияющая, как утренняя заря… в кокошнике слепящем, словно то сама скатерть неба с яркими звездами свернулась в него, чтобы украсить вечно юную голову, и прошла меж поверженных соперниц Царевна, и взмахнула крылом — взвились одеяния, обнажая прекрасное тело, а по одеждам ее скакали уже конницы, и стаи железных птиц срывались со складок, и лопались, рассыпаясь в радугу, салюты, красные знамена несли перед собой люди и яркие шары, и там же строчили автоматные очереди, вспарывая темные жалкие фигуры, летели в ночное небо красные цепочки трассирующих пуль, и уже выводок лебедей в стремительном вихре кружил вокруг Затеи, все сужаясь, сужаясь; жадно протягивались руки, но никто не достал Затеи Мечты — локоть ближнего мешал, и вот уже завязалась невидимая борьба, локотком, локотком, кто-то ойкнул, кто-то рядом зашипел, круг подпрыгнул, и один лебедь с надломленной шеей выпал из него к ногам Затеи, она равнодушно потрогала мертвую голову ногой, подняла к губам меч — и дикий вихрь тел закружился еще быстрее. И все больше вываливалось из него тел и падало к ногам Царевны. И, кажется, осталось семеро самых могучих, и не было сильнейшего среди них, в полном изнеможении рухнули они к подножью мечты своей. А Затея-Затеюшка вскинула голову гордо и, пройдя по еще дрожащим телам, каждому верным ударом двуручного меча отсекла помутившуюся голову. Дрожали формы и цвета, и было не разобрать, чьи головы обагряли мрамор полов — орлиные, соколиные, лебединые?