Альберт Егазаров - Красные тени

— Не, ты милок в раж не входи, ты не думай, что на дуновении божьем один покров лежит. Их, прямо скажу тебе — тьма. А новость, вижу сам знаешь, не новая: там и майя тебе индусская, и сферы египетские, и шехина еврейская… Аполлон, опять же, не красавец вовсе, тоже покров, ну уж углубляться нам недосуг, своя тема есть.

…Вижу-вижу, думаешь, ретроград я какой, сталинист-регрессист. Мелковато берешь… Я ж только за то, что Покров — дело божеское, не человеческое. Правда, до сих пор не пойму, зачем Он тогда создал эту тварь двуногую, единственную, заметь, единственную, способную урон Покрову нанести. И нанес, чуть дали слабины — все, ищи-свищи — треснуло, не заштопаешь… А где рвется? Ну там на тверди небесной — кремень, на камнях — камень, да на гадах — панцири, на насекомых каких — хитин, дальше — тоньше пошло, а у человека сам знаешь, где основа проглядывает — душа, брат, имеется. Ох и поистерлося там… Глянуть страшно — бездна просвечивает, то есть протемнивает. Вот так вот. Чуть что — оттуда такое пойдет, лава вулканическая тестом покажется… Ну и что, не сдержали, выперло, как еще живы остались — одни в безумии Красную Брешь проткнули, другие — Коричневую. Ну и полилось оттудова. И заполонило. Но тонко лежало до поры. Ничего, соткали… Вот и неча бунеть — жертвы, жертвы… Почотля, что Уицил, знаешь? Не знаешь, куда тебе. Сорат-ничек — тот за энергию не иначе как кровушку требовал, да чтоб и сердца еще трепыхались, знал, кровопийца, подлость человеческую, не доглядишь — стылой напоят… Доткали, а поди, докажи, что без ткачества вышло бы? Не докажешь. Потому как время — не раззява, прошлое не воротишь, прошло — вжжик и отрезано, а теперь доказывай, что плохо скроено было, причины исторические выдумывай, ход истории. А нету никакой истории — прошло и — вжика, нетути… посвистывай.

— Да ты, старик, в копию впал, — дошло наконец до меня, каков прототип у филиппик этих, — Федор Михалычем кашляешь.

— Как же, помню-помню, знатный был мужичина, беседовали, вот где тонкость была — куды там шелкам-фильдеперсам! Это природно в нем заведено было, а вот откуда характер взялся сдержать — не знаю, вот те… ну не знаю и все тут. Так через него рвалось это — по полу катало, чуть ли не в петлю вело. А сдюжил, сдюжил ведь мужичина, и знаешь почему?.. То-то же, кудесник был, хоч и в ложах всяких не учен, да другим школа — он гадость эту романами сплевывал, тем и спасся, и остальных не утянул…

— Ну, а Лев Николаевич? — меня положительно начало занимать это своеобразное литературоведение.

— Не, там надежно было все прихвачено да ниткой суровой перевязано, — а вот жажда в газу походить была зверская, да все к краешку ближе, да с загляделками, чтоб внутрях захолонуло, вот всю жизнь брешь в себе и протирал… Протер-таки, ан не успел, помер, слава создателю.

— Ас Федор Михалычем как, протер? — мне уже было по-настоящему любопытно.

— Сдюжил… — старик на мгновение замолчал, словно и впрямь припоминал что-то. — Занятный, говорю, был мужичина. Все зло искал мировое, а оно… через него… аж скулило.

— Так значит есть оно, зло мировое? — съерничал я, разозлившись на бред стариковый.

Подумал, каково же было Пифагору среди греков светлых, с его рассказами о прошлых воплощениях. Нет, обижать старика не надо… Может, ему проявиться больше некуда, одно и осталось — фантазии.

— Фантазии, зло твое… Нету зла никакого. Мечта. Еще неясная, уже прекрасная, та, что вперед кличет. Мечта прекрасная, а человек — тварь ограниченная, и в будущую жизнь, как ни крути, не верит. А мечта манит. Давай сейчас ее, да где возьмешь. По сторонам — г — зырк. Мешают. Эти вот. Сюда их. Препятствуют благу народному. Судом их скорым и к стенке…

— Нет, не может быть, чтоб зла не было, — противился я иезуитской логике.

— Вот братство Игнатия, скажу тебе, преуспело, зло ищучи. Во имя Христово не одних только женщин — детей, случалось, по наветам жгли. Одной стареющей тетке, в Женеве дело было, при Кальвине Уже, не понравилось, что племянница хорошенькой растет… Нашли… Что ты думаешь? Родинку около срамного места. Sigillum diaboli, печать дьявола, значит. Иголочкой се, а до этого уже так девчоночку затыркали, что она молчит — слезы только. Доказательство. Пытки. Признание. Костерик разложили. Хорошо хоть хворост горожане собрали посуше. Смилосердствовали.

Я делал рукой пассы, в тщете пытаясь найти неопровержимое свидетельство.

— Пустынно стараешься, любезный мой друг. Скажи, есть ли грех тяжче предательства, да еще с элементами отцеубийства.