Святослав Логинов - Многорукий бог далайна

Шооран присел на корточки, прикрыл глаза. Вокруг ничего не изменилось, даже пятна призрачного на грани видимости света продолжали качаться перед ним. Воздух с трудом проходил через влажную губку, но сама губка пахла уже не соком похищенного туйвана, а горелым нойтом. С минуту Шооран убеждал себя, что отдыхает, потом выпрямился и открыл глаза. И открывать их, и закрывать было одинаково больно. Жгло невыносимо, и стоило немалых усилий не начать тереть воспалённые веки перемазанными нойтом руками.

Минутной передышки оказалось достаточно, чтобы полностью потерять направление, но к этому Шооран был готов. Он наклонился, нащупал лежащую пику, определил, куда она указывает, и осторожно сделал несколько шагов. Под ногами захрустело, на колени хлынул поток какой-то мерзости. Опираясь на пику и высоко поднимая ноги, Шооран шагнул ещё раз. Ему казалось, что одно из пятен светится определённей других. Скорее всего, это обман, но, может быть, там кончается огненное болото, стоят посты и тлеет в запальном костре высушенный возле аваров хохиур. Гадостный дым тлеющего хохиура немного прибавляет к запахам мёртвых болот, зато под рукой всегда огонь и в любую минуту можно зажечь факел или фитиль ухэра.

Чёрная масса когда-то построенного им оройхона ощутимо нависала справа. Конец огненного болота был совсем близко. Проверяя дорогу, Шооран ткнул пикой перед собой. Там немедленно что-то повалилось. В ночной тишине шум показался оглушительным и слышным за много оройхонов.

– Да что там бесперечь гремит? – раздался голос. – Ну-ка, запали факел…

Шооран, не раздумывая, упал в лужу. Неподалёку вспыхнул огонь. Фигура с факелом в руках поднялась на поребрик, всматриваясь в ночной ад горящего болота.

– Ничего тут нет. Срань всякая осыпается, плохо накидали.

Так, значит, остановивший его завал насыпан специально, чтобы никто не мог подойти незамеченным!

Шооран лежал, вжавшись в грязь, и молился, чтобы панцирь и кожаные штаны выдержали и не пропустили к телу нойт.

К фигуре на поребрике присоединилась вторая.

– Да точно, нет ничего. Тут и днём-то не пройти… – Говоривший закашлялся. – Вот гнусь, а? Сами себя загнали в дыру и сами себя караулим. И чего прежде не жилось?.. Понеслись, словно взбесившаяся тукка. Новые земли! Вот и карауль теперь.

– Говорят, Мунаг на совете предупреждал, что так будет. За это его ван в шавар и отправил.

– Это Хооргон-то ван? Дурак он вымокший, а не ван. Всех обошёл, тварь шаварная. Надо, пока не поздно, с настоящим ваном мириться. Принесём повинную, Хооргона головой выдадим и будем жить, как на алдан-тэсэге…

– Самого тебя головой выдадут, – перебил второй стражник.

Он повернулся и спрыгнул с поребрика в темноту. Первый последовал за ним. Голоса сразу стали глуше, почти ничего нельзя было разобрать:

– …Совсем не может… подумай – на двух оройхонах и ван, и одонт… Затравят, как жирха в норке, – не отвоняется…

Едва дождавшись, чтобы голоса стихли, Шооран приподнялся и пополз вдоль насыпи, прочь от далайна. Направление он теперь знал. Запах гари усилился, в лицо пахнуло жаром. Через минуту ладони даже сквозь толстые рукавицы почувствовали огонь аваров. Не останавливаясь, Шооран пополз в самое пекло. Затрещал хитин панциря, смрадно закурилась кожа рукавиц и башмаков. Горелая окалина шелушилась на раскалённой поверхности, дважды Шооран не мог удержаться и съезжал вниз, оставляя на аварах клочья тлеющей одежды. Но зато здесь явно никого не могло быть, и Шооран рвался вперёд, почти не скрываясь, уверенный, что никто не различит его силуэт на фоне огненных камней. Выдать его мог только шум, но вокруг всё было сглажено огнём, и нечему было падать.

Скатившись с аваров по ту сторону преградившей путь баррикады, Шооран скинул рукавицы, с трудом сдерживая крик, сорвал раскалённый и во многих местах треснувший панцирь. Нестерпимо жгло ноги, жар пробрался сквозь многослойную подмётку, и теперь, когда граница была уже позади, казалось, будто он стоит на аваре босыми ногами. О том, чтобы снять башмаки и идти босиком, не могло быть и речи – перед ним лежал бесконечно длинный мокрый оройхон.

Приплясывая от боли, Шооран двинулся в путь. Испорченные рукавицы он зашвырнул на авары, а обломки панциря тащил с собой. Оставлять их на виду значило во всеуслышание объявить о своём приходе. Панцирь надо закинуть в шавар – мелкозубые жирхи быстро сгрызут подарок.

Рассвет застал Шоорана довольно далеко от границы. На сухое Шооран выходить не стал: давно минуло то время, когда он мог гулять в этих местах, зная, что никого не встретит. Теперь оба оройхона – и стариков, и его – заселены почти так же густо, как и благословенные земли вана.